В заповедной глуши - [17]

   И асфальта серую покорность.

   Голубей помойных бормотанье...

   Остаётся только ветра скорость...

   Он пел в сумраке комнаты, закрыв глаза и представляя себе будущее лето (а вернее - кусочки прошлого, лагерь де ла Роша, своих друзей по его школе...):

   - Что же может быть короче лета,

   Журавлей печальней переклички?

   Вновь мы не допели полкуплета,

   Чтоб успеть к последней электричке...

   И, допевая последний куплет, Валька вдруг с прозрачной ясностью понял: что-то в

27.

   его жизни только что кончилось.

   Навсегда.

7.

   Это был совершенно обычный майский день - день конца календарной весны, а фак-тически - уже лето, чего уж... Восемь уроков в такой день кажутся издевательством над здравым рассудком, и Валька в душе тоже думал так. Но, будучи человеком выдер-жанным, не высказывал своих мыслей вслух, в отличие от большинства одноклассников.

   И всё-таки, когда прозвенел звонок с последнего урока, и Валька вышел наружу, в коридор школы - у него вырвался довольный вздох.

   А в следующую секунду Валька увидел отца. Тот стоял в дальнем конце коридора и явно ждал - смотрел на Вальку.

   Это было более чем странно. Сколько Валька помнил, отец в школу не заходил ни-когда (вот только после его, Вальки, драк, чтобы "морально поддержать сына", как он говорил), заходила мама, да и то - период визитов родителей "просто так" окончился классе в третьем.

   - Па? - удивлённо сказал Валька, больше для себя, быстрым шагом направляясь в сторо-ну отца. Хотел повторить то же громче, но отец резким жестом поднёс руку к губам и показал Вальке, чтобы тот шёл следом.

   Недоумение мальчишки росло. Оно достигло крайних пределов, когда вместо парад-ного хода отец привёл его даже не к чёрному, а к старой двери в нижних коридорах. Ва-лька и не знал даже, что дверь открывается!

   Они вышли в школьный парк, который всё собирались "окультурить", но никак не доходили руки - и он стоял заброшенный, больше похожий на чудом перенесённый в город кусочек леса. На большой перемене тут любили играть все, но сейчас уроки были позади, царили пустота и тишина. Отец шагал по заброшенной аллее молча и целеустремленно. А в душе Вальки начало расти беспокойство.

   Аллея привела к пролому в заборе, свежему, только что сделанному. Отец вылез пе-рвым, потом появилась его рука, вдёрнувшая Вальку в дыру. Снаружи стояла машина - не отцовская, какие-то допотопные "жигули". Валька, повинуясь отцовскому жесту, сел на заднее сиденье - и через секунду машина рванулась с места.

   Отец молчал. Валька снова и снова порывался задать ему хотя бы вопрос, куда они едут, но каждый раз обрывал себя. Машина петляла переулками крутыми подъёмами,ти-хими улочками и пологими спусками - скоро Валька перестал ориентироваться. Он уже почти был готов сердито спросить, что происходит, когда отец резко свернул, остано-вил машину и показал на дверцу.

   Они въехали в заброшенный двор через висящие на перекошенных петлях ворота и свернули за буйно разросшиеся сиреневые кусты. От сладковатого запаха кружилась го-лова. За этими буйно цветущими зарослями виднелся дом - без стёкол, с просевшей кры-шей и крыльцом из серых досок.

   Отец сел на какую-то колоду, лежавшую среди кустов. Похлопал ладонью рядом с собой и сказал:

   - Нам надо поговорить. Может быть... - лицо Сергея Степановича дёрнулось, голос дрогнул, - в последний раз, Валентин.

   - Что это значит? - тихо спросил Валька, садясь рядом. Его всё больше и больше охва-тывало опять ранее совсем незнакомое чувство страха. - Что-то с мамой? Па, скажи!

   - Пока ничего, - с явным усилием сказал отец. - Но, может статься, ты и её больше не увидишь... сядь, Валя, - неожиданно мягко попросил отец, потому что Валька вскочил. - Сядь. И послушай.

   Валька сел, тяжело дыша. Он мгновенно взмок и понял это с отвращением - ощу-

28.

   щение прилипшей к спине рубашки было противным. Отец смотрел прямо перед собой,

   потом заговорил:

   - Понимаешь, Валентин... вся жизнь, которую ты знаешь наша, твоя - всё неправда.

   Валька промолчал. На секунду ему показалось, что сейчас отец скажет что-то, как из глупого фильма: ты не наш сын, а теперь нашлись твои настоящие родители... или что-то вроде этого. Кажется, Сергей Степанович ожидал вопросов, но, видя, что сын молчит выжидающе, продолжал:

   - Я никогда от тебя ничего не скрывал. Ты знаешь, как мы разбогатели.

   - Да, - кивнул Валька. - Я знаю. Но ты же так много делаешь хорошего теперь. И время было такое...

   - В том-то всё и дело, - Сергей Степанович положил тяжёлые кулаки на колени, обтя-нутые английскими брюками. - Это довольно типично для нашей среды - мне всё время было стыдно. Пока шёл период первичного накопления... - Сергей Степанович усмехнулся, - нет, тогда не было. Мы мочили и трясли друг друга и разную сволочь, я и сейчас не ощу-щаю никакой вины... Но где-то в конце 90-х я как будто на поверхность вынырнул. У нас уже всё было... и был ты. Я решил помогать людям.

   - Ты и помогаешь, - недоумённо перебил Валька. Сергей Степанович сделал досадливый жест:

   - Я не о том... Мы с друзьями организовали... фонд. Фонд Дальних Перспектив, как у Хайнлайна. Не для развоза пиццы и секонд-хенда по приютам, не для протезирования ин-валидов войн, хотя всё это нужные дела... Мы стали вкладывать деньги в вещи, которые могли изменить будущее России. Честное слово, Валентин, мы думали не о себе. И уже тогда вдруг начали ощущать, что нам сопротивляются. Никто конкретно, а... - Сергей Степанович поморщился. - Как бы