В Замок - [4]

— Ванну! — бросил он резко.

Снова началось обсуждение. Ванну! Требование представлялось вполне уместным, более того — крайне необходимым, но где же, у кого устроить мытье? Кто согласится взять на себя ответственность за подобное дело?

— А сам пускай отвечает, — предложил Кузнец, и все радостно завопили, но женщина в элегантном старомодном платье, которую кто-то назвал Хозяйкой, упомянув при этом «Господский двор», живо заставила толпу замолчать.

— Что за глупость! — воскликнула она, возведя глаза к небу, потом вперила взор в землю и снова воззрилась на небо. — Да если бы этот человек был в состоянии взять на себя хоть какую-то ответственность, вряд ли он предстал бы перед нами в таком состоянии. Стало быть, насчет ответственности и всего необходимого придется решать Деревне, хочешь не хочешь. Потому как надо признать, хотя нам, может быть, совсем это не нравится, может быть, нам это даже отвратительно, однако надо признать: этот на редкость противный человек не прав в каком угодно другом случае, но прав в том, что и Деревне, и Замку не сделает чести, если кто-то из посыльных или, чего доброго, чиновник самолично увидит К. в столь жалком состоянии.

— Да-да, нельзя позволить ему оставаться в таком виде, подумайте о детях! — поддакнул Учитель, который, по ехидному замечанию Хозяйки, вел себя в точности так же, как остальные деревенские.

Снова поднялся общий шум, снова бросали косые взгляды в сторону К., все повторилось, словно некий назначенный свыше или, по крайней мере, привычный ритуал. К. из-за распространявшегося от него зловония не смел приблизиться к людям, хотя ему очень хотелось послушать, о чем совещаются деревенские. Наконец раздался громкий голос Учителя:

— Скорейшее решение проблемы имеет приоритет перед любыми иными соображениями. При таком положении дел, — Учитель указал на К., — мы решительно не можем представить Замку наши жалобы на этого человека. Он должен немедленно, здесь же, снять свои вещи, — продолжал Учитель, — лучше всего сжечь тряпки прямо на улице; надо полагать, удастся раздобыть где-нибудь одеяло, чтобы прикрыть постыдную наготу этого человека, хотя до ближайшего дома идти всего ничего, да-да, надо прикрыть его наготу, подумайте о детях. Перво-наперво устраним причину всеобщего омерзения, а уж потом, в спокойной обстановке, можно обсудить со старостой Деревни, что делать дальше.

Ах вот оно что. Решили подать на него жалобу в Замок. К., услышав это, остался равнодушным. Пусть делают что хотят, лишь бы прекратился наконец этот унизительный спектакль. Он обернулся к Замку и увидел, что кое-где в его окнах поблескивало солнце. Значит, там есть окна, их можно открывать и закрывать, и, конечно же, есть люди, которые смотрят оттуда, сверху, на Деревню. «Любые иные соображения», — так, кажется, сказал Учитель. Похоже, деревенские — великие охотники до размышлений. Так и сяк вертят мысли, фразы и слова, пока те не превратятся в полную противоположность того, что означали первоначально, пока не станут отрицанием исходной посылки и мысли говорящего, пока от мыслей и слов вообще ничего не останется. Замок. Казалось, Замок совсем не так далеко, как можно было предположить по словам Учителя. «Странно, — подумал К., — странно, что я не добрался туда, если действительно пытался туда попасть».

Он потянулся.

— Прикрыться, — потребовал он. Мигом принесли какую-то тряпку, судя по запаху, из конюшни. К. поспешно снял одежду, буквально сорвал с себя, тем временем деревенские, отвернувшись, стояли вокруг плотной стеной и ждали, пока он закутается в конскую попону. Затем процессия деревенских сопроводила его в ближайший дом, где уже грелась вода и посреди кухни была поставлена лохань для мытья.

— У меня еще лежит узел с его одеждой, — неожиданно объявила женщина, которая, судя по разговорам деревенских, была хозяйкой постоялого двора «У моста»; удивительно, однако в захолустье, кажется, было две гостиницы. — На чердаке узел, — сказала она, — там брюки его, куртка и сапоги. Сейчас принесу! — и женщина вышла.

Вскоре раздобыли кусок мыла. К. уселся в лохань, и пожилая сноровистая крестьянка принялась растирать его мочалкой. Мыла его, как ребенка, следя за тем, чтобы он сидел в лохани тихо и спокойно, К. безропотно подчинялся и в самом деле был послушен, как запуганный, робкий ребенок.

— Ну-ка, теперь еще разок, — сказала крестьянка и вновь подвергла К. процедуре мытья. Намылила его, растерла щеткой и во второй раз взялась мыть ему голову.

Когда теплая вода, которую всё подносили и подносили, потекла К. на голову и по лицу, К. почувствовал, как от благотворного тепла понемногу начинает ослабевать холод, пронизывавший его насквозь, и снова становятся гибкими суставы, а голова приятно легкой. Согревшись в теплой воде, покорно предаваясь чужим заботам, — не беда, если они не шли от чистого сердца! — он слегка задремал; проснулся, услышав голос крестьянки.

— Готово! — сказала она. — Чистое белье и одежу принесли.

— Это мой узел? — спросил К. Крестьянка кивнула. — И вещи мои?

— Ну да, сказано же, — ответила она ворчливо. К вылез из лохани, вытерся согретым на печи полотенцем, потом тщательно оделся. Крестьянка наблюдала за ним без любопытства и ничуть не удивилась тому, что одежда, которую надел К., оказалась куда более респектабельной, нежели та, что была на нем раньше. Она бросила равнодушный взгляд на шелковую рубашку и бархатную куртку. Когда он оделся, крестьянка распахнула дверь на улицу и крикнула: