В воздухе "илы" - [25]

Вести самолеты за линию фронта на высоте 650 - 700 метров дело не очень приятное и рискованное, так как противник видит тебя издалека, а эффективность зениток, особенно эрликонов, на такой высоте наибольшая. Уж лучше в таком случае идти на бреющем полете. Тут хоть помогает тебе элемент неожиданности. Но комэск принял иное решение, и вот шестерка наших "илов" в правом пеленге приближается к линии фронта.

Уже показалась сплошная сизая полоса дыма. Сверху казалось, что на поле жгут солому. Кругом, насколько хватало глаз, были разбросаны эти горящие ярким красным пламенем костры, от которых тянулись длинными шлейфами разноцветные дымы, сливаясь в сплошную сизую пелену. Это горели наши деревни, наши поселки, наши города. А влево, на самом горизонте, за этой сизой мглой висела огромная темная туча, за которой скрывалось солнце. Я догадался - это горел Витебск. Отступая, фашисты поджигали населенные пункты со всех концов, поэтому они представляли собой огромные костры, пожиравшие все дотла.

От дыма было трудно дышать даже на высоте нескольких сот метров. В кабине пахло той горькой специфической гарью войны, с которой мы впервые познакомились еще в Бологом. И так - до сегодняшнего дня. Теперь мы своими глазами видели, откуда эта гарь рождается.

Вражеские зенитки встретили нас плотным огнем. Рассредоточившись и маневрируя, мы благополучно преодолели зону огня.

Дым пожарищ остался позади. Вдали блеснули параллельные полоски рельс. Это железная дорога из Витебска в Полоцк. Южнее проходит грунтовая дорога на Бешенковичи, где-то там находится наша цель. Остается всего несколько минут полета.

Смотрю: справа вдали видна железнодорожная станция. Сличаю с картой Оболь. Станция знакомая. Не один раз нам пришлось штурмовать ее. Зениток на ней много: в районе станции четыре батареи да в поселке, да у моста через реку... Но что это там, на путях? Вагоны, вагоны, вагоны от семафора до семафора. Стоят пять эшелонов с паровозами. Вот это да! Ни разу не приходилось мне видеть такого. В лучшем случае - два состава, ну три. А тут - сразу пять! Аж дух захватило. Нажимаю кнопку передатчика, докладываю:

- Товарищ капитан, посмотрите, что творится на Оболи: фашисты или резервы подбрасывают или эвакуируются!

Что сейчас предпримет командир? Если мы уничтожим десяток автомашин, ну даже два - это, конечно, неплохо Но ведь в одном вагоне груза больше, чем в десяти автомашинах. А тут пять эшелонов, не менее двухсот вагонов!

Смотрю, он заложил свой самолет в правый разворот. Я еле удержался в правом внутреннем развороте, но все же мне удалось нормально развернуться. Как разворачивались там сзади нас остальные, мне было не видно. Не успели мы вывести свои самолеты из разворота, как на нас обрушился буквально шквал огня. Орудия били со станции, с эшелонов, из поселка, от моста. Казалось, что кроме трасс и разрывов ничего больше в мире не существует. На эшелоны гитлеровцы всегда ставили по одной-две эрликоновских установки в голове состава и в хвосте, по два-четыре ствола каждая. Если предположить, что на этот раз было всего по одной установке на эшелон и только в два ствола, то уже десять лишних пушек скорострельностью 400 выстрелов в минуту вели сейчас стрельбу по нашим самолетам. Огромные черные шапки разрывов крупнокалиберок перемешались с белыми разрывами МЗА. До сего дня крупнокалиберной артиллерии на Оболи никогда не было.

Капитан Попов перевел свою машину в пике. Я последовал за ним. Только поймал в перекрестие прицела эшелоны, как впереди какой-то самолет взмыл вертикально вверх. Поначалу я думал, что это истребитель, но, бросив беглый взгляд на странный самолет, я понял, что это "ил" капитана Попова! Что с ним? Самолет продолжал все так же идти вертикально вверх. Он был уже гораздо выше меня. Но вот он перевернулся и в штопоре беспорядочно стал падать! Болью в сердце отдалась страшная мысль: "Капитана сбили!" А кругом бушевал огненный смерч. Зенитки, что били по самолету Попова, теперь присоединились к тем, что стреляли по моему самолету.

Станция была уже рядом. Мелькнула мысль: "Эшелоны могут уйти, надо повредить выходные стрелки и паровозы".

Чуть потянув ручку на себя, выпустил эрэсы по паровозам и путям впереди эшелонов. Затем я кинул самолет в крутое пике и, поймав эшелоны в прицел, нажал гашетки пулеметов и пушек. Высоты уже оставалось мало. Вот они, эти вражеские эшелоны! Надо бомбить их по диагонали, чтобы бомбы не легли мимо. Пора! За Попова, за Солнышко, за Титыча быстро нажал четыре раза на кнопку бомбосбрасывателя и кинул самолет со скольжением вверх.

Разрывы и трассы буквально облепили самолет. Было почти невероятным, что он еще летит. Казалось, каждый сантиметр вокруг самолета был прошит трассами и осколками снарядов. Бешено кидая свой "ил" в разные стороны, то убирая газ, то давая его до отказа, сознательно не соблюдая никакой координации, я успевал заметить, как трассы скрещивались над кабиной, когда самолет падал вниз. И наоборот, разлетались веером из-под самолета в разные стороны, едва я успевал рвануть ручку на себя. Достаточно было задержать самолет в одном положении на короткое время, и снаряды разнесли бы его в клочья. Счастье мое, как ни парадоксально, было в том, что вражеские зенитчики стреляли точно. Если бы они вели беспорядочный, неприцельный огонь, то, швыряя как попало свой самолет, я бы сам напоролся на их смертоносные трассы и разрывы.