В волчьей пасти - [15]
— Пошел прочь, болван! — и снова закричал на Швааля: — Эти негодяи, наверно, уже запасли оружие, а вы ничего не предпринимаете! И, возможно, они уже установили связь с американцами. Я отказываюсь выполнить Ваш приказ!
Вейзанг снова попытался выступить посредником.
— Да ты и не получаешь никаких приказов: они идут к Рейнеботу…
Но он достиг лишь того, что разозленный Клуттиг прикрикнул на него:
— Заткни глотку!
— Гауптштурмфюрер! — взревел Швааль. У него от бешенства тряслись щеки.
— Я не позволю мной командовать!..
— Начальник лагеря пока еще я!
— Сук…
Клуттиг вдруг оборвал себя, повернулся и плюхнулся на диван, где до этого сидел Вейзанг.
Так же внезапно, как Клуттиг, отрезвел и Швааль. Он подошел к столу совещаний, подбоченился и спросил:
— Что вы, собственно, хотели сказать?
Клуттиг не шелохнулся. Он сидел, свесив голову, бессильно опустив руки на широко расставленные колени. После такой яростной перебранки Швааль, по-видимому, и не ждал ответа. Он подошел к шкафчику в углу, взял стаканы, сел за стол и налил вина.
— Выпьем за прошедший испуг.
Он жадно осушил стакан. Вейзанг подтолкнул Клуттига и протянул ему коньяк.
— А ну, хлебни, это успокаивает!
Клуттиг нехотя взял у штурмбанфюрера стакан и залпом выпил коньяк, как лекарство, мрачно глядя перед собой. О взаимно нанесенных оскорблениях они, казалось, забыли, и опьянение перешло у них в душевную усталость. Швааль взял сигарету и откинулся в кресле. Он курил, глубоко затягиваясь. Клуттиг продолжал неподвижно сидеть, уставившись в пространство, а на тупом лице Вейзанга нельзя было прочесть даже признаков какой-либо мысли. Швааль посматривал то на одного, то на другого и с юмором отчаяния наконец сказал:
— М-да, почтенные, песенка-то наша спета!
Клуттиг ударил рукой по столу и закричал пронзительно, истерично:
— Нет! — Его нижняя челюсть выдвинулась вперед. — Нет!
Швааль видел, что Клуттиг охвачен паникой. Он отбросил сигарету, встал и с наслаждением почувствовал, что опять держит себя в руках. За его письменным столом висела большая географическая карта. Швааль подошел к ней и стал рассматривать ее с видом знатока. Потом постучал по булавкам с разноцветными головками.
— Вот как проходит фронт: здесь, здесь и вот здесь. — Он повернулся и оперся руками о стол. — Или что-нибудь не так, а?
Вейзанг и Клуттиг молчали. Швааль подбоченился.
— А что будет через месяц, через два месяца, а может, даже через три недели?
Ответил на это он сам, ударяя кулаком по карте. По Берлину, Дрездену, Веймару. Доска отзывалась громким стуком. Швааль был удовлетворен. По жующим челюстям Клуттига и беспомощным собачьим глазам Вейзанга он мог видеть, что его слова производят впечатление. Поступью полководца вернулся он к столу совещаний и презрительным тоном изрек:
— Будем ли мы еще обманывать себя, господа?
Он сел.
— На востоке большевики, на западе американцы, а мы посередке. Ну, что скажете? Подумайте, гауптштурмфюрер! Ведь никому нет до нас дела и никто нас отсюда не вызволит. Разве что сам черт нас заберет!
В приступе внезапной доблести Вейзанг швырнул на стол свой пистолет.
— Меня он не заберет! — проскрипел штурмбанфюрер. — У меня еще есть вот это.
Швааль не обратил внимания на героический жест баварского кузнеца, и тот бесславно спрятал свое оружие. Начальник лагеря скрестил руки на груди.
— Нам остается только действовать на свой страх и риск.
Тут вскочил Клуттиг.
— Я вижу вас насквозь! — завопил он, опять впадая в истерику. — Вы хотите примазаться к американцам! Вы трус!
Швааль досадливо отмахнулся.
— Пожалуйста, без громких слов! Храбрецы мы или трусы, что мы можем поделать? Мы должны убраться в безопасное место, вот и все. Для этого требуется ум, господин гауптштурмфюрер! Ум, дипломатия, гибкость. — Швааль тряхнул на ладони свой пистолет. — Вот это уже недостаточно гибко.
Клуттиг тоже выхватил из кармана свой пистолет и помахал им.
— Но зато убедительно, господин начальник лагеря, убедительно!
Они готовы были снова завязать ссору. Вейзанг протянул между ними руки.
— Успокойтесь! Не застрелите друг друга!
— В кого же вы хотите стрелять? — спросил Швааль почти весело.
— Расстрелять всех, всех, всех! — с пеной у рта заорал Клуттиг и начал метаться по кабинету. Затем он в отчаянии снова бросился на диван и провел рукой по своим редким бесцветным волосам.
— Время для геройства, пожалуй, прошло, — саркастически заметил Швааль.
На другое утро Клуттигу волей-неволей пришлось передать приказ начальника лагеря Рейнеботу. Он сидел с едва достигшим двадцатипятилетнего возраста гауптшарфюрером в его кабинете, который помещался в одном из крыльев здания при входе в лагерь. Рейнебот своей холеной внешностью резко отличался от Клуттига. Тщеславный молодой человек восхищался собственной элегантностью. Розоватый оттенок кожи и словно напудренная нижняя часть лица без малейшего намека на бороду делали Рейнебота похожим на опереточного героя, хотя он был обыкновенным сыном обыкновенного пивовара.
Небрежно откинувшись на стуле и упершись коленями в край стола, он выслушал приказ.
— Санитарная команда? Изумительная мысль! — Он скептически скривил губы. — Кто-то, по-видимому, испугался буки?
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.