В водовороте века. Мемуары. Том 2 - [12]

— Ты прав, товарищ Хан Бер. Но теперь скажи: есть ли такой новый путь, который тронул бы струны сердец широких масс народа?

— Такая линия не ниспосылается с неба, — ответил я. — Никто нам не подарит ее в готовом виде. Мы сами как хозяева должны разработать ее. Кое о чем думал я и в тюрьме, и мне хотелось бы поделиться с вами своим мнением.

Так и завязалось у нас многочасовое обсуждение линии корейской революции, о которой мы уже обсуждали с Чха Гван Су, Ким Хеком, Пак Со Симом. Вот это и называется совещанием в Сидаохуангоу. Мое предложение на нем встретило одобрение товарищей.

Трагическое кровопролитие во всей Восточной Маньчжурии еще раз возбудило и взволновало меня. В середине этих мятежных событий я видал, как падали люди, прижимая к своей груди сжатые кулаки, и все время размышлял: как же спасти, вызволить революционные массы Кореи из моря крови? Как вывести национально-освободительную борьбу в Корее из трудного положения и превратить ее в победоносную революцию?

Революция ждала оружия. Ждала хорошо организованной, обученной революционной армии и народа, ждала программы, ведущей 20 миллионов людей к победе, ждала ее исполнителя — политического штаба.

Внутренняя и международная ситуация потребовала, чтобы корейские коммунисты совершили поворот в священной битве за освобождение Родины и нации. Без такого поворота наша нация больше проливала бы крови, не избежала бы и новых бедствий.

И я решил, что именно мы должны быть первопроходцами в свершении этого поворота и что такой перелом должен быть именно летом 1930 года. С такой думой я непрерывно и неустанно записывал себе в книжку главные аспекты своей мысли.

И вот Сидаохуангоу покинули члены нашей организации и подпольщики. При их уходе мы твердо договорились как можно скорее справиться с поручениями и опять встретиться в Калуне в последней декаде июня.

После этого в Дуньхуа было созвано совещание парторганизации восточногиринского района. На нем шли разговоры о проблеме восстания. Сектанты снова пытались поднять такое восстание, как и восстание 30 мая. Я критиковал безрассудство восстания 30 мая и выступил против их плана.

Весной того года, после тюремной жизни, я застал еще бури восстания 30 мая и многое испытал на себе.

Во всей моей жизни весна 1930 года стала никогда незабываемой. Это была весна возмужания, весна испытаний. Той весной наша революция подготавливалась к предстоящим новым переменам.

3. Калуньское совещание

В последней декаде июня товарищи, как обещали, стекались в Калунь. Здесь уже действовали наши революционные организации. Еще к 1927 году мы считали необходимым создать базу нашей деятельности в узле путей, ведущих к различным районам Маньчжурии, и начали оказывать свое влияние на эту местность, направив сюда активистов комсомола.

Мы решили провести совещание в Калуне, учтя, что это село расположено на удобном для коммуникации месте и является скрытой базой деятельности, позволяющей надежно обеспечить безопасность участников совещания и сохранение тайны.

Калунь было местом, где часто бывали деятели антияпонского движения, но враг не заметил этого. Местные жители активно поддерживали наше дело, и оно было действительно идеальным местом для совещания.

Когда я прибыл сюда, меня ждал на станции Чон Хэн Чжон, главный командир Детской экспедиции. Когда я посещал Калунь, он всегда встречал меня на станции и сопровождал.

В Калуне обстановка была сравнительно спокойнее, чем в Дуньхуа и в Гирине.

В то время атмосфера в Цзяньдао была очень напряженной после восстания 30 мая. Положение еще больше накалилось в связи с тем, что японские войска скоро вторгнутся в Восточную Маньчжурию. Японский империализм намеревался ввести свои войска в Цзяньдао с тем, чтобы подавить революционное движение, быстро растущее в этом районе, и, оккупировав Маньчжурию и Монголию, занять плацдарм для нападения на СССР. С этой целью генерал-лейтенант Кавасима, командир 19-й японской дивизии, дислоцированной в Ранаме, инспектировал Лунцзин, Яньцзи, Байцаогоу и Тоудаогоу. Одновременно инспектировали Восточную Маньчжурию начальник штаба гиринских войск Гоминьдана и начальник административного управления. Именно в ту пору революционные организации в Цзяньдао призывали выдворить отсюда генерал-лейтенанта японских войск, начальника штаба гоминьдановских войск и начальника административного управления.

Тогда я, прибыв в Калунь, остановился в доме Рю Ен Сона и Чан Со Бона, учителей Чинменской школы.

Чан Со Бон, обучая детей в этой школе, выполнял также и должность руководителя филиала редакции газеты «Тоньа ильбо». Он, как Чха Гван Су, умел хорошо писать, имел широкий кругозор, работал с энтузиазмом и снискал любовь товарищей.

Но у него был один изъян. Дома он часто ссорился с женой. Когда друзья давали ему совет на этот счет, он отвечал с недовольством, что у него жена феодальных взглядов и идеалы их никак не совпадают. Я уговаривал и критиковал его, чтобы он получше привязался к семейной жизни, но и это ощутимого эффекта не дало.

После организации Корейской революционной армии Чан Со Бон поехал в Чанчунь покупать оружие и был там арестован. Говорят, что он стал ренегатом и одно время был мобилизован на «операцию», направленную на то, чтобы заставить меня «капитулировать».