Коммунисты раннего периода, находясь в плену низкопоклонства, не думали самостоятельно создавать партию и делать революцию, каждый выдавал свою фракцию за «ортодоксальную» и, смастерив себе печать из картошки, хлопотал, чтобы добиться признания Коминтерна.
Дав анализ такого положения дел в националистическом движении и коммунистическом движении раннего периода в нашей стране, я всем своим существом убедился в том, что революцию не следует делать таким путем.
Исходя из этого, я был убежден в том, что революция в своей стране может победить только в том случае, когда ее проведут при опоре на силы своего народа, взяв на себя ответственность за нее, что все вопросы, связанные с революцией, следует решать самостоятельно и творчески. Это и был отправной момент идей чучхе, о чем мы говорим сегодня.
В тюрьме я думал много над тем, как осуществить корейскую революцию. Думал глубоко о том, в какой форме и какими методами надо развертывать борьбу за разгром японских империалистов-агрессоров и за возрождение Родины, как надо объединить антияпонские силы, как надо создать партию — руководящий орган революции. Я также думал и о том, с чего надо начинать после выхода из тюрьмы.
Учитывая конкретные условия нашей страны и социально-классовые отношения в ней, я тогда считал, что по характеру корейская революция должна быть определена как антиимпериалистическая, антифеодальная демократическая революция. Мною был намечен курс борьбы, который заключался в том, что для разгрома вооруженных японских империалистов и возрождения Родины надо бороться с оружием в руках, сплачивать под знаменем антияпонской борьбы рабочих, крестьян, национальную буржуазию, служителей культа и другие все антияпонские патриотически настроенные силы, поднять их на борьбу и создать новую, революционную партию, свободную от фракционности.
Когда четкими и ясными становились позиция и воззрение, чего следовало нам придерживаться в осуществлении корейской революции, и когда отчетливо представились в воображении линия и курс на ее осуществление, я не в силах был сдержать порыв как можно скорее выйти из тюрьмы. И решил вести борьбу за скорейшее освобождение из тюрьмы.
Мы вместе с товарищами, заточенными в тюрьму по делу «ученического инцидента», тщательно готовились к борьбе за освобождение из тюрьмы.
Задуманный тогда метод борьбы — это была голодовка. И мы начали борьбу, твердо решившись не подниматься с места до тех пор, пока не будет удовлетворено наше справедливое требование.
Прежде чем начать голодовку, мне казалось, что будет трудно обеспечить единство действий в этой борьбе, поскольку в нее включились и уголовные преступники. К нашему удивлению, как только началась голодовка, из каждой камеры еда возвращалась, оставаясь нетронутой. Даже уголовные преступники, которые еще вчера грызлись между собой за миску еды, сейчас и не прикоснулись к ней. Так велик был успех в воспитательной работе, которую потихоньку вели среди них наши товарищи, обвиненные в «ученическом инциденте».
Активную помощь оказывали нам в нашей борьбе за освобождение из тюрьмы и наши товарищи, находившиеся вне тюрьмы. Откликнувшись на нашу борьбу в заточении, они разоблачали нечеловеческое обращение в Гиринской тюрьме и вызывали общественное мнение.
Власти военщины не в состоянии были устоять против нашей борьбы, которую вели мы, тесно сплотившись.
В начале мая 1930 года выпустили меня на волю из Гиринской тюрьмы. Я вышел из куполообразных тюремных ворот. Сердце у меня преисполнилось уверенностью в себе и страстью. В тюрьме я подводил итоги коммунистического движения раннего периода и националистического движения в нашей стране, на основе урока этих движений продумывал я путь корейской революции.
Если оглянуться назад, то мой отец замышлял в Пхеньянской тюрьме о повороте от националистического движения к коммунистическому, а я задумывал в Гиринской тюрьме путь корейской революции, по которому нам следовало идти.
Будучи несчастными сынами обреченной на гибель страны, мы, и отец, и я, думали в тюрьме о судьбах страны и нации.
