В Венеции - [67]

Два старых сенатора не слышали его, занятые новым донесением. Синьор Соранцо подошел ближе к свету, чтобы лучше разглядеть преступника. Тронутый его взволнованным голосом и приятно обманутый выражением лица Джакопо, он взял на себя ответственность разрешить ему его просьбу.

— Отведите его, куда он хочет, — сказал он алебардщикам, — только возвращайтесь скорее.

Джакопо с благодарностью взглянул на молодого сенатора, но, боясь, что остальные судьи будут против этого разрешения, поспешно вышел из залы. Джакопо прошел по темным потайным коридорам, скрытым от постороннего глаза, но отделенным лишь тонкой перегородкой от роскошных покоев дожа. Дойдя до тюремной камеры под крышей, Джакопо остановился и повернулся к своим стражам:

— Прошу вас, снимите с меня на минуту эти гремящие цепи.

Его провожатые переглянулись, никто из них не решался оказать ему эту милость.

— Должно быть, я в последний раз увижу сейчас одного больного, — продолжал Джакопо. — Умирающего отца… Он ничего не знает о моем положении… Так неужели вы хотите, чтобы он увидел меня в цепях?

Его слова, в которые он вложил всю силу чувства, на этот раз имели успех: один из провожатых снял цепи с браво и велел ему итти вперед. Джакопо осторожно вошел в коридор перед камерой, и, когда дверь была отперта, он один вступил в комнату, потому что солдаты не находили достаточно интересным для себя присутствовать при свидании наемного убийцы с отцом в нестерпимой жаре под раскаленной свинцовой крышей. Дверь за арестантом затворили, и камера вновь погрузилась в темноту.

Несмотря на свою обычную твердость, Джакопо сперва не знал, что делать, очутившись неожиданно в безмолвном жилище заброшенного арестанта. Но скоро он услышал предсмертное хрипение и догадался, в какой стороне находилась кровать; массивные стены со стороны коридора совершенно отнимали свет у этой страшной камеры.

— Отец! — позвал нежно Джакопо. Он не получил ответа.

— Отец! — повторил он громче.

Хрип прервался, и заключенный заговорил:

— Ты пришел, сынок, — сказал он слабым голосом, — закрыть мне глаза…

— Силы тебе изменяют, отец?

— Да, сынок, слабею… Теперь мне недолго осталось мучиться… А я все надеялся, что увижу опять дневной свет, твою мать и сестру…

— Мать и сестра умерли, отец!

Старик застонал. Джакопо опустился около постели.

— Это неожиданный удар, — сказал, наконец, старик.

— Отец, они уже давно умерли!

— Почему ты мне раньше не сказал этого, Джакопо?

— У тебя и без того много было горя.

— А ты-то как же? Ты ведь один останешься… Дай мне руку… Бедный мой Джакопо!

Браво приблизился к ложу и взял дрожавшую руку отца; она была холодная, влажная.

Громкий удар в дверь прервал прощание.

— Иди, Джакопо, — сказал один из солдат. — Совет тебя ждет!

Джакопо почувствовал, как задрожал отец, и ничего не ответил.

— Если бы они оставили тебя еще на одну минутку! — прошептал старик. — Я тебя долго не задержу.

Дверь отворилась; свет от лампы проник в тюремную камеру. Но страж сжалился и закрыл ее. Джакопо очутился опять в темноте. Благодаря этому кратковременному свету, он успел уловить последний взгляд отца: хотя смерть была уже в этом взгляде, но он выражал в то же время нежную любовь.

— Это добрый человек; он жалеет нас, — прошептал старик.

— И они не нашли в себе сил оставить тебя одного в эти минуты!

— Да, я счастлив, что ты около меня, сынок. Ты ведь, кажется, сказал, что мать с сестрой умерли?

— Да, отец, обе умерли.

Старик тяжело вздохнул. Послышался хриплый вздох; Джакопо уткнулся лицом в одеяло. Наступила глубокая тишина.

— Отец! — сказал Джакопо и задрожал, не узнав собственного голоса.

Ответа не было. Коснувшись рукою отца, он почувствовал, что тело старика холодеет. Перед ним лежал недвижимый труп…

Когда дверь в камеру отворилась, Джакопо спокойной и твердой походкой вышел к солдатам. Он поднял руки, чтобы на него надели цепи, и пошел за провожатыми в помещение тайного судилища. Через несколько минут он стоял вновь перед Советом Трех.

— Джакопо Фронтони, — сказал секретарь, — тебя обвиняют еще в другом преступлении, совершенном недавно в нашем городе. Знаешь ли ты благородного калабрийца, домогающегося звания сенатора и уже давно живущего в Венеции?

— Знаю, синьор.

— Приходилось ли тебе быть с ним в каких-нибудь сношениях?

— Да, синьор.

Судьи напряженно слушали.

— Известно ли тебе, где теперь находится дон Камилло?

Джакопо медлил ответом.

— Можешь ли ты сказать, почему молодого герцога нет во дворце? — повторил секретарь.

— Ваша милость, он оставил Венецию навсегда.

— Почему ты знаешь? Неужели он взял себе в доверенные наемного убийцу?

Джакопо молчал.

— Я спрашиваю тебя: признавался ли тебе в этом герцог?

— Да, синьор, дон Камилло мне сказал, что он не вернется больше в Венецию.

— Но это немыслимо! Ведь он лишится всех своих надежд и большого состояния.

— Он утешится, синьор, любовью богатой наследницы в своих фамильных владениях.

Среди судей произошло движение, и один из них, тот, что был в красной мантии, приказал страже удалиться. После ухода солдат допрос продолжался.

— Ты сделал важное сообщение, Джакопо, и если ты нам сообщишь и подробности, то это может сохранить тебе жизнь.