В Венеции - [41]

— Ты выбрал для прогулки время и место, располагающие к размышлению, — сказал, приближаясь, неаполитанец. — Ты не еврей и не лютеранин, оплакивающий кого-нибудь из твоих близких?

— Я венецианец, как вы, дон Камилло Монфорте.

— А! Так ты меня знаешь! Ты Баттисто, бывший мой гондольер?

— Нет, синьор, вы ошибаетесь: я не Баттисто.

Незнакомец повернулся к луне, свет которой упал на его лицо.

— Джакопо! — воскликнул герцог, задрожав, как это невольно делали все в Венеции, встретив неожиданно горящий взор браво.

— Да, синьор, я — Джакопо!

Шпага блеснула в руках дона Камилло.

Браво улыбнулся, но его руки остались скрещенными.

— Зачем ты встал на моей дороге в этом уединенном месте?

— На том же самом основании я могу спросить герцога святой Агаты, что привело его в такой поздний час на еврейские могилы?

— Не время для шуток, тем более, что я никогда не шучу с людьми твоей репутации. Но только знай, что нелегко дадутся тебе деньги, которые ты задумал получить от подославших тебя, чтобы убить меня.

— Успокойтесь и вложите вашу шпагу в ножны, синьор. Здесь нет никого, кто думал бы причинить вам зло. Мы уже с вами виделись, дон Камилло Монфорте, и тогда у вас было больше доверия ко мне.

— Странно, зачем ты мог попасть сюда? Ты не из таких, чтоб действовать без причины и без цели.

— Я ищу простора и морского воздуха, и здесь только я могу дышать свободно: воздух каналов меня душит.

— Неправда, у тебя была еще какая-нибудь причина, Джакопо.

— Да, синьор, вы не ошиблись, мне противен этот город преступлений.

— Это странно слышать от…

— От браво? Можете смело произнести это имя: мое ухо привыкло к нему. Но кинжал наемного убийцы почтеннее меча мнимого правосудия здешнего правительства… Люди без чести и без жалости!

— Я теперь понимаю тебя, Джакопо: ты изгнан. Ропот народа дошел до Сената, и Сенат лишил тебя своего покровительства.

Взгляд, брошенный на него Джакопо, был настолько двусмысленный, что дон Камилло взялся невольно за шпагу.

— Синьор, — сказал браво, — как бы то ни было, а все же случалось, что дон Камилло Монфорте считал меня достойным своих поручений.

— Я этого не отрицаю… Но теперь мне многое становится понятным. А, злодей, так это тебе я обязан потерей моей жены! Ведь тебя я звал в начальники над отборным отрядом, который я собирал, чтобы устроить бегство дорогой мне девушки… И, узнав подробности моего плана, ты предал меня!

— Вы ошибаетесь, синьор. Моя служба при Совете Трех не позволяла мне принять ваше предложение, иначе я был бы рад счастью двух влюбленных. Я принадлежал Сенату, но теперь я все с ним покончил.

— Я верю тебе, Джакопо; твое лицо и твой голос заставляют меня тебе верить; они искренни. Но меня обманули в ту минуту, когда я больше всего был уверен в успехе. Злодеи скопировали мою гондолу, ливреи моих служащих, они отняли у меня мою жену… Но ты молчишь, Джакопо?

— Что могу я вам ответить, синьор? Вас обмануло такое государство, где начальник не смеет поверять тайны своей жене. Венеция отняла у вас вашу супругу за то, что вы хотели похитить у правительства имущество, которое оно считало своим. Вы затеяли серьезную игру, дон Камилло, и вы ее проиграли. Чтобы удовлетворить ваши желания и добиться ваших прав от Сената, вы обещали Венеции хлопотать за нее в Испании.

Дон Камилло смутился при этих словах браво.

— Чему вы удивляетесь, синьор? Вы забываете, что я долго вращался среди тех, кто умеет осторожно взвешивать выгоды каждого политического вопроса. На их устах ваше имя часто бывало…

— Отлично! Но объясни мне, каким способом они узнали о моем замысле? Ведь я говорил об этом только тем, кто мне внушал доверие.

— Дон Камилло, не забудьте, что из ваших слуг нет ни одного, кто не состоял бы на жаловании у Сената, исключая разве Джино. И им платится не только за то, что они донесут на вас, но и за донос на своих товарищей.

— Может ли это быть?

— Вы в этом сомневаетесь, синьор? — спросил Джакопо, любуясь искренним удивлением неаполитанца.

— Как ты можешь служить подобным людям, Джакопо?

— Мы не господа своего счастья, дон Камилло. Если бы это было иначе, то вы не стали бы прибегать к влиянию своего родственника в пользу республики. Да, мне много пришлось перенести, и если я все выдержал, то только оттого, что меня поддерживало кое-что более сильное, чем Сенат. Но, дон Камилло, есть преступления, которые нельзя терпеть.

Браво вздрогнул и продолжал молча ходить среди могил.

— Они жестоки даже с тобой? — спросил дон Камилло, с удивлением смотря на взволнованное лицо Джакопо.

— Да, синьор. Сегодня ночью мне пришлось быть свидетелем их бесчестности, более того — их подлости, после чего мне ясно стало, чего я сам мог ожидать от них. Заблуждение исчезло, и с той минуты я им больше не слуга.

Лицо браво передернулось судорогой.

— Говори, Джакопо; я готов выслушать тебя, если только это может облегчить твои страдания.

— Я вам очень благодарен, синьор. Никто не знает, как дорого ласковое слово для того, кто, как я, осужден всеми. Был один человек, который, быть может, выслушал бы меня без презрения, но и он погиб от безжалостной руки Сената. И вот, когда я размышлял среди этих могил, случай привел вас ко мне навстречу. Если бы я только мог…