В усадьбе - [11]

Къ барину подошла барыня.

— Что ты тутъ дѣлаешь? спросила она его.

— Любуюсь на дерущихся пѣтушковъ, да сплетни слушаю, отвѣчалъ онъ. — Давеча ключницыны сплетни выслушивалъ, а теперь, вотъ, птичницыны сплетни слушаю.

— Не сплетни это, баринъ, а правда, продолжала птичница. — Просто разорительница вашего дома эта самая Афимья-ключница. Нешто такія женщины въ ключахъ ходятъ? Не въ ключахъ имъ у господъ ходить, а въ острогѣ сидѣть — вотъ ихъ мѣсто. А ужъ про другихъ-то какъ! Господи Боже мой! И всѣ у ней воровки. Молчала бы ужъ лучше. Да вотъ, хоть бы опять и насчетъ гороху. Пѣтушки наши теперь подростаютъ, пѣть начали, надо для голоса паренымъ горохомъ ихъ кормить, чтобы голоса у нихъ звончѣе были. Я и спросила у ней гороху. Батюшки-свѣты, какъ она на меня напустилась! «Мало, говоритъ, вамъ того, что вы съ мужемъ на хозяйской крупѣ себѣ зобы наѣдаете, такъ вамъ еще и гороху подай!» Да не мнѣ, говорю, дура, гороху надо, а хозяйской птицѣ. Такъ и не дала, а только ругательски изругала меня. Ужъ вы, баринъ, велите ей гороху мнѣ дать для пѣтушковъ, а то, ей-ей, они у насъ безголосые останутся. Будутъ хрипѣть, а настоящаго голоса никогда у нихъ безъ гороху не будетъ.

Баринъ улыбнулся и спросилъ птичницу:

— Ну, что, Василиса, все вылила, что на душѣ накопилось?

— Мнѣ, баринъ, выливать нечего! Я о вашей же птицѣ хлопочу, чтобы ваша же птица была сыта и въ порядкѣ. Мнѣ что! Хуже же будетъ, ежели ваши пѣтушки пѣть будутъ сраму подобно. Воля вашей милости.

— Дадутъ, дадутъ тебѣ гороху для пѣтуховъ, сказалъ баринъ, трогаясь съ мѣста и направляясь въ садъ.

— Велите ужъ и винца стаканчикъ выдать… продолжала птичница. — Теперича, ежели вспарить этотъ горохъ, да въ винѣ его намочить, то пѣтухъ съ вина боецъ будетъ.

— Да мы изъ молодыхъ пѣтуховъ только пару оставимъ, а остальныхъ съѣдимъ, сказалъ баринъ.

— Такъ вѣдь и парочку-то лучше такую держать, чтобы бойцы были, а то, что хорошаго въ смирныхъ пѣтухахъ?

— Хорошо, хорошо. Получишь стаканъ водки.

IX

Баринъ въ высокихъ охотничьихъ сапогахъ и темнозеленой курткѣ, опушенной мѣхомъ, сердито сбрасывалъ съ себя въ кабинетѣ поясъ съ кинжаломъ, патронную сумку, яхташъ и ходилъ изъ угла въ уголъ большими шагами. Прислоненную къ креслу двустволку онъ пнулъ ногой, повалилъ ее на полъ и проговорилъ:

— Какая тутъ охота съ этакой проклятой собакой! Тутъ будь счастливѣе Юлія Цезаря, стрѣляй лучше Вильгельма Телля — и то придешь домой безъ добычи.

Вошла жена.

— Ну, что? Неужели ничего не принесъ? спросила она мужа.

— Принесешь что-нибудь съ этой анаѳемской собакой!

— Фингалъ?

— Конечно же Фингалъ, мерзавецъ. Испортили собаку въ конецъ… Кормите чѣмъ ни попадетъ, собака вслѣдствіе этого ожирѣла и, въ довершеніе всего, на нее какая-то чесотка напала. Ни стойки не дѣлаетъ, ни впередъ не бѣжитъ, а только чешется. Зайцы такъ и шныряютъ, въ виду шныряютъ, а она хоть бы что! Въ самый важный моментъ остановится, присядетъ и чешется. Просто хотѣлъ ее прикладомъ пополамъ перешибить — вотъ до чего злость взяла. Я тебѣ, мерзавецъ!

Баринъ наклонился подъ письменный столъ, но тамъ собаки уже не было.

— Ага! Убѣжалъ… Ну, да ладно. Послѣ обѣда я тебя арапникомъ вдоль и поперекъ исполосую. Нельзя, душечка, такъ охотничью собаку кормить, какъ вы кормите. За обѣдомъ каждый суетъ ей свои объѣдки, дѣти кормятъ пирожнымъ, сахаромъ, поваръ тоже вываливаетъ ей цѣлую груду остатковъ — вотъ на нее и напала чесотка, вотъ она и чешется. Охотничья собака должна быть впроголодь, она должна только овсянку ѣсть и ничего больше.

— Ей и даютъ овсянку, но она не ѣстъ овсянки. Нальютъ въ чашку, такъ все и остается не съѣденнымъ. Придутъ куры на дворъ и склюютъ, отвѣчала жена.

— Не кормить ничѣмъ другимъ, такъ она и овсянку будетъ ѣсть. Съ сегодняшняго дня я строжайше запрещаю давать ей что-нибудь за столомъ. Ахъ, ежели бы ты знала, какіе зайцы попадались! Въ виду, въ виду шмыгаютъ, и изъ-за этого чортова чесоточнаго пса хоть бы что! Ну, что же, готовъ у насъ обѣдъ? Моціонъ я все-таки сдѣлалъ огромный и ѣсть, какъ крокодилъ, хочу.

— Готовъ, готовъ. Пойдемъ садиться за столъ. Столъ уже накрытъ.

Пошли въ столовую. На столѣ стоялъ графинъ съ водкой. Баринъ выпилъ рюмку, закусилъ хлѣбомъ и сѣлъ къ столу.

— Ахъ, какъ меня эта мерзкая собака раздразнила, такъ ты себѣ не можешь и представить! хлопнулъ онъ ладонью по столу, — Что у насъ сегодня къ обѣду? спросилъ онъ жену.

— Все твои любимыя блюда. Борщъ, фаршированная брюква, цыплята.

— Что же борщъ не подаютъ? Гдѣ же дѣти? Гдѣ гувернантка? Никого за столомъ нѣтъ.

Показалась гувернантка съ маленькой дѣвочкой. Лакей Иванъ вносилъ миску борщу, шелъ и какъ-то таинственно улыбался.

— Гдѣ же Вася? Я Васю не вижу, сказалъ баринъ.

— А они на дворѣ, около кухни на крота смотрятъ, отвѣчалъ лакей.

— На какого крота?

— Фингалъ поймалъ сейчасъ въ огородѣ крота и принесъ его на дворъ. Кротъ живой и ползаетъ. Но Фингалъ его не душитъ, такъ какъ поваръ отнялъ у него крота и хочетъ кошкѣ отдать.

— Вообразите! всплеснулъ руками баринъ. — Ну, развѣ это не идіотская собака! На охотѣ она своимъ дѣломъ не занимается, а тутъ дома пришла охота кротовъ ловить!