В туркменской степи (Из записок черноморского офицера) - [8]
На другой день рано утром я оставил лагерь. Попутчиками моими были несколько офицеров, одни ехали в отпуск, другие в Баку по делам отряда. Конвой состоял из десяти человек казаков. Скорым шагом подвигались мы вперед; никому и в голову не приходило, чтобы нам могла предстоять на пути хоть малейшая опасность, так привыкли все к тишине, не нарушавшейся еще ни одним неприятельским выстрелом, ни одним гиком, этим пронзительным горловым звуком туркмен, бросающихся на врага. Это спокойствие происходило от того, что когда войска наши прибыли на юго-восточный берег Каспийского моря, и весть об этом быстро разнеслась по всей Туркмении, то, не говоря уже о прибрежных туркменах племени иомудов, изъявивших полную готовность служить нашим интересам, и с которыми мы находились в самых миролюбивых отношениях, чему, конечно, иного способствовала наша морская Астрабадская станция, и другие племена, как-то: гоклоны, атабайды, текинцы, чаудары и проч., хотя и не были нам покорны, но относились к нам более миролюбиво, чем к другим пограничным странам. Уже из рассказов своих единоверцев иомудов, благосостояние которых так заметно улучшалось, они постоянно убеждались, что ни Персия, ни Бухара, ни Хива не могут им внушить такого доверия, как Россия. В сношениях с ними они встречали только обман, грабеж, кулачное право, и, не имея возможности открыто протестовать против несправедливости, туркмены заметно склонялись в нашу сторону и видимо искали более тесного сближения с нами. Столетов, несмотря на неудачный выбор хана, поставил себя, в первое время, в самые дружеские отношения к туркменам; он настолько изучил их язык, что мог объясняться с ними без переводчика, и это давало ему возможность ближе знакомиться с ними и изучать их нравы и обычаи. Щедро вознаграждая их за услуги и оказывая им разностороннюю помощь, он тем улучшал их быт. Молва о том, что русские не грабят, не жгут их аулов, а напротив платят им деньги, кормят их, облетела всю Туркмению. Уполномоченные многих племен приезжали в лагерь с миролюбивым настроением и, выслушав от своих единоверцев и видя собственными глазами их привольность житья-бытья, увозилили с собой эти утешительные для них вести. Часто присутствуя при раздаче им провизии в лагере, я видел, с какой [582] радостью наполняли они свои хорджуны (род мешка) мукою, крупою, маслом, сахаром, чаем и самодовольно, с осторожностью уносили драгоценную ношу. Все эти прекрасные меры сильно расположили туркмен в нашу пользу. Вот почему тогда так безопасны были пути сообщения между нашими постами.
Часа четыре мы уже были в пути, без малейшего приключения. А уж как хотелось бы казакам хоть немного поразмяться, померяться своими силами и выпустить залежавшиеся, Бог знает с какого времени, в их карабинах пули. “Глядь, братцы, что за оказия!” — закричал урядник, и все остановились в недоумении, увидев перед собой на горизонте целое облако пыли, которое как будто тащила за собой черная, заметно движущаяся лента. Через несколько минут стало ясно, что это верховые. “Вот, братцы, будет работа”, — раздавались голоса. Но было бы безрассудно бросаться на толпу, которую приблизительно мы определяли человек в полтораста. Нас удивляло, что отряд этот, видя нашу малочисленность, не нападает на нас, а, перерезав нам путь под прямым углом, удалялся к восточной оконечности Балхана.
Когда мы приехали в Мула-Кари, то оказалось, что воинский начальник, штабс-капитан Якубовский, отправился с казаками в погоню за туркменами. Два туркмена, рода Теке, отправляясь из Красноводска в Хиву, выехали из форта вместе с одним маркитантом армянином, направлявшимся в Ташер-Ват-Кала. В дороге они уговаривали его ехать вместе с ними в Хиву, уверяя, что он с большой выгодой может продать там свои товары. Когда же армянин решительно отказался от такого предложения, то туркмены, доехав с ним до места, откуда они должны были следовать по различным направлениям, отняли у него верблюдов и товар. Армянин, возвратясь в Мула-Кари, обратился к штабс-капитану Якубовскому, прося его о помощи.
В 2 часа по полудни мы оставили Мула-Кари, чтобы продолжать наш путь. Проехав версты три, мы встретили легкий восточный ветер, который постепенно усиливался, а в расстоянии около десяти верст от Мула-Кари превратился в яростную бурю, которая волнует и потрясает пустыню, как море. Ни солнца, ни неба не видать было больше, настала почти ночная тьма, дышать было нечем. Песок, поднимавшийся столбами, наполнял всю атмосферу. Песочные холмы казались волнами моря, катившимися с востока на запад и каждую секунду готовящимися поглотить нас. С болезненным биением сердца считали мы каждую минуту, приближавшую нас к Михайловскому заливу. А что если мы сбились с дороги? — каждый [583] невольно задавал себе этот вопрос; и хотя проводник уверял нас, что мы уже близко к Михайловску, но мы как будто боялись верить такому благополучному исходу. Несколько раз мы заставляли его повторять эти утешительные для нас слова. И какая радость овладела нами, когда мы увидели Михайловский залив!
