В тумане тысячелетия - [85]

— Что же он?

— Умер отец его Володислав, и Вадим стал править родом... Засел он, как волхв перынский, на Ильмене, подобрал людей себе и никому не даёт проходу — не из Ильменя к Новгороду, не из Новгорода в Ильмень...

— Разбойничать принялся!

— Да, так! И всё хотел нас извести. Оговорил нас перед Велемиром, жрецом, а тот по его слову потребовал нашей крови для Перуна!

— Так же, как и крови Любуши тогда, — кивнул Святогор.

— Гостомысл во всём теперь покорен Велемиру... Стали они дружить сразу после твоего ухода. И дошёл до нас слух, что он готов выдать нас жрецу... Не хотелось умирать на жертвеннике, мы и ушли сюда!

— Скоро за всё рассчитаемся! — мрачно покачал головой Святогор. — Близок час моей мести. Забыли они, что я жив ещё. Так вспомнят теперь! За всё, за всё мы счёты сведём, и за Любушу погибшую, и за вас, родимые братья...

21. Снова на Ильмене

ействительно, много, очень много перемен произошло в земле приильменских славян с той поры, как Святогор покинул родные ему берега Ильменя.

Только старое славянское озеро как будто нисколько не изменилось. По-прежнему сердито плещет оно в своих низких берегах, по-прежнему ходят по нему зеленоватые, поднимающие со дна песок и траву волны. Также заветная роща раскидывается вокруг Перынского холма, на котором высится истукан грозного Перуна.

Главная и самая поразительная перемена произошла в людях, в родах славянских. Было заметно, что не стало в них правды, и род готов был восстать на род, пылая ни чем необъяснимой злобой против своих же братьев.

Раздоры и междоусобицы шли из Володиславова рода.

Один за другим умирали мудрые, дряхлые телом, но умом крепкие старики этого богатого и славного рода. И чем меньше их становилось, тем больше забирал себе воли и власти старейшинский сын Вадим.

После вероломного убийства Любуши Вадим как будто переменился. Он притих. Но это было только с виду. Страсти по-прежнему бушевали в сердце Вадима, угнетённого постигшей его неудачей. Только в том, что положил он на месте Любушу, что она не досталась врагу, находил злобный юноша некоторое утешение. Никто не упрекнул его в этом поступке. Все в тот миг, когда напали варяги, были так растеряны, что кровавое дело Вадима прошло незамеченным. Когда же поднято было тело Любуши, только один старик Простен и горевал по ней. Никому другому до его беды не было дела.

Но с того самого мига Вадим поклялся, что он добьётся власти — хотя бы для того, чтобы иметь возможность управиться со всеми врагами, а если возможно, то добраться и до Святогора.

Знал он, что Святогор ушёл к норманнам. Но часто проходили мимо Новгорода норманнские купцы в далёкую Византию, и Вадим ожидал, что в одной из дружин окажется и Святогор.

Думал он, что не утерпит его враг и явится когда-нибудь на покинутую родину...

Только бы явился, а там уже Вадим сумеет справиться с ним. Не посмотрел бы он на норманнскую дружину...

Тогда и Гостомысл уже не смог бы спасти племянника.

Новгородский посадник тоже пережил многое за эти долгие годы. Сердцем страдал он о своём любимце Святогоре, но ещё более поразила его потеря любимого внука... Один остался старик на белом свете, не для кого было беречь ни богатств, накопленных за долгие годы, ни почётного места. Подумывал было он уйти с посадничества, но потом всё-таки решил остаться.

«Сделаю славянский народ счастливым!» — думал старик.

Отлично понимал Гостомысл, что для счастья народного нужна крепкая власть. Видел он, что вольность до добра не доведёт. Каждый из родов жил сам по себе, никакой над собой власти не зная. В случаях ссор и раздоров каждый род считал себя правым, а отсюда было недалеко и до кровавой вражды. Сожалел Гостомысл о воле-волюшке, но ради пользы многих людей следовало её поступиться...

Но так думал только он. Все другие — и в Новгороде, и в родах — придерживались противоположного мнения. Воля, полное безначалие нравились всем. Никто не знал над собой старшего, и если Гостомысл ещё держался на посадничестве бессменно, то потому только, что умел ладить с людьми. И степенному боярину угоди, и мужу не перечь, и с «концевым» или пятинным старостой ласков будь, и родовому старейшине покланяйся, а уже о жрецах и говорить нечего... Те, а особенно перынские со своим Велемиром, такую взяли волю, что новгородскому посаднику приходилось перед ними заискивать.

А чего это стоило Гостомыслу, — каких усилий над собой, — об этом никто не знал.

Понимая, что не к добру ведёт народная воля, единой твёрдой властью не сдерживаемая, мудрый Гостомысл составил вполне достойный его мудрости план действий. Он решил показать всему народу приильменскому, что значит эта воля, и для выполнения своего замысла избрал Вадима. Знал он его буйный неукротимый характер и рассчитывал, что рано или поздно, много зла он наделает на берегах Ильменя. А тогда Гостомысл и решил указать всем славянам, и веси, и чуди, и кривичам выход из положения...

«Пусть род на род восстанет, пусть пойдут между ними раздоры, — сводил концы с концами Гостомысл, — тогда я покажу им, что только твёрдой единоличной властью и можно с корнем вырвать зло... Пусть выберут себе князя, который бы судил их, управлял ими и защищал от вражеских нападений... Когда они сами поймут это, не трудно будет и заставить их покориться их же избраннику».