В тропики за животными - [66]

Второго механика, по имени Хидуп, мы видели редко, поскольку масинис целыми днями держал его в машинном отделении. Как-то вечером он появился на палубе обритый наголо. От смущения бедняга залился краской; он сидел, поглаживая голый череп, и неловко посмеивался. Разъяснения дал масинис: у Хидупа завелись вши.

Дулла, палубный матрос, прокаленный солнцем высохший старик, занимался главным образом тем, что давал нам уроки малайского языка. Его метод был на уровне лучших европейских достижений в этой области: он не позволял нам говорить на родном языке. Найдя нас на палубе, старик усаживался рядом и с завидным терпением неторопливо вел урок, делая упор на артикуляцию. Тема бесед была произвольной. Мог обсуждаться, например, перечень индонезийской национальной одежды или, скажем, разнообразные качества риса. Занятия неизменно оказывались столь продолжительными, а изложение предмета до того подробным, что уже через несколько минут мы безнадежно теряли нить беседы и только кивали с понимающим видом, повторяя «да, да».

Пятый член команды, боцман Манап, обладал особым чутьем судовождения. Это был красивый молодой человек, обычно державшийся незаметно. Но если ему случалось стоять у штурвала в тот момент, когда на берегу замечали какое-нибудь интересное животное и предстояли съемки, он лавировал среди опасных мелей искуснее, чем кто-либо другой.

Но конечно, самым энергичным человеком на борту был Сабран. Он взял на себя главные заботы о животных, почти всегда готовил еду для нас, а если находил нашу грязную одежду, тут же по собственному почину простирывал ее. Как-то вечером я рассказал ему, что после Калимантана мы хотим отправиться на восток, на Комодо, за гигантскими ящерицами. Глаза Сабрана вспыхнули от возбуждения. Когда я спросил, не хотел бы он поехать с нами, он схватил мою руку и стал водить ею вверх и вниз, как ручкой насоса, в восторге повторяя:

— Это о'кей, туан, это очень о'кей!

Однажды утром Сабран предложил пристать к берегу, где жил один его друг, даяк, по имени Дармо, с которым они когда-то ловили животных. Не исключено, что у Дармо есть сейчас что-нибудь интересное и, может быть, он согласится продать нам свою добычу.

Дармо жил в небольшой свайной хижине, убогой и грязной. Это был старик с длинными волосами, падавшими на лоб неопрятной бахромой. Он сидел перед дверью в хижину и выстругивал какую-то деревяшку. Сабран поднялся к нему и спросил, нет ли каких-нибудь животных. Тот взглянул на своего друга так, как будто они только что расстались, и ответил невыразительным тоном: «Йя, орангутан ада».

При этих словах я одним махом взлетел по бревну и очутился рядом с охотником. Он показал на деревянный ящик, наспех заколоченный сверху бамбуком. Внутри сидел на корточках молодой и очень испуганный орангутан. Я осторожно просунул палец и хотел почесать ему спину, но он с визгом повернулся, норовя меня укусить. Дармо рассказал, что поймал орангутана два дня назад, когда тот наведался на его плантации. В завязавшейся рукопашной схватке Дармо получил хороший укус в руку, а у орангутана остались ссадины на коленях и запястьях.

Сабран от нашего имени начал переговоры, и, в конце концов, старик уступил свою добычу за весь оставшийся у нас запас соли и табака.

После того как мы доставили орангутана на «Крувинг», нам первым делом надо было пересадить его в более просторную и удобную клетку. Мы поставили ее вплотную к ящику, открыли дверцу и с помощью грозди бананов заманили нашего дорогого звереныша в его новое жилище.

Орангутан оказался самцом не более двух лет от роду. Мы назвали его Чарли. Первые два дня мы к нему совершенно не подходили, предоставив ему возможность спокойно обжиться на новом месте. На третий день я приоткрыл дверцу клетки и осторожно просунул внутрь руку. Чарли тут же схватил мои пальцы и оскалил желтые зубы. Я не менял позиции, и, в конце концов, он позволил почесать себя за ухом, а потом и погладить по круглому брюшку. За такое великодушие я угостил его сгущенным молоком. Немного погодя я повторил маневр, Чарли вел себя так покладисто, что я совсем осмелел и предложил ему сгущенку на кончике пальца. Он подобрал толстые подвижные губы и шумно всосал липкое угощение, не причинив мне ни малейшего вреда.

В тот день я почти не отходил от клетки Чарли, тихо беседуя с ним и почесывая ему спину сквозь решетку. К вечеру он уже доверял мне настолько, что разрешил осмотреть свои раны. Я осторожно взял теплую ладонь, распрямил его волосатую руку и щедро наложил антисептическую мазь на расцарапанное запястье. Чарли внимательно и серьезно наблюдал за происходящим. Мазь на вид почти не отличалась от сгущенки, и не успел я закончить процедуру, как мой пациент слизнул привлекательное лекарство. Кое-что, правда, осталось, и я надеялся, что толк от врачевания все же будет.

Нас всех поразила быстрота, с которой Чарли освоился в новых условиях. Вскоре он уже не только благосклонно принимал мои нежности, но и активно к ним стремился. Если я проходил мимо его клетки, не останавливаясь поболтать, он резко кричал мне вслед. Часто, когда я занимался птицами, щебетавшими в соседней клетке, снизу сквозь решетку просовывалась длинная волосатая рука и тянула меня за брюки. Чарли требовал к себе внимания так настойчиво, что мне приходилось одной рукой кормить птиц, а другой пожимать его черные шишковатые пальцы.