В тропики за животными - [62]

Каждому новому знакомому мы сулили щедрое вознаграждение за любое принесенное животное: ведь даже самый захудалый охотник-даяк, несомненно, поймал бы за неделю больше животных, чем мы за месяц. Но почему-то никто не проявлял интереса к нашим предложениям. В одной из комнат я увидел на полу кучу перьев от крыла фазана-аргуса, пожалуй, самой прекрасной и эффектной птицы Калимантана.

— Где эта птица? — спросил я с мукой в голосе.

— Тут, — ответила хозяйка, указывая на кусочки мяса, приготовленные для варки в калебасе. Я застонал.

— Я дам много-много бисера за такую птицу.

— Кушать хочется, — ответила она просто.

Было ясно: никто здесь не верил, что мы можем дать что-то такое, из-за чего стоило бы лишаться своей пищи.

Как-то раз, возвращаясь из леса со съемок, мы с Чарльзом повстречались со знакомым стариком. Он чаще других заходил к нам на судно.

— Селамат сианг, — приветствовал я его, — мир вам. Вы поймали для нас животных?

Старик покачал головой и улыбнулся.

— Смотрите-ка, — сказал я и вынул из кармана свою лесную находку, похожую на округлый кусочек полированного мрамора в оранжевую и черную полоску, который вдруг развернулся и превратился в необыкновенно хорошенькую многоножку. Она засеменила всеми своими бесчисленными ножками по моей ладони, настороженно поводя черными шишковатыми усиками.

— Нам нужно много разных животных — больших и маленьких. Если вы принесете мне такую, — я показал на многоножку, — я дам вам одну плитку табака.

Старик вытаращил глаза. Что и говорить, обещанное вознаграждение явно превосходило ценность добычи, но я хотел подтвердить серьезность наших намерений и был доволен, увидев, какое впечатление на старика произвела наша щедрость.

— Если нам повезет, — сказал я Чарльзу, — он может стать первым членом нашей команды звероловов.

Утром меня разбудил Сабран.

— Тут один человек пришел, много-много зверей принес, — сообщил он.

Я вылетел из койки и ринулся на палубу. Там стоял наш старик. В руках у него был большой тыквенный сосуд, который он прижимал к себе как нечто бесценное. — Что? — спросил я, сгорая от нетерпения.

Вместо ответа он осторожно вытряхнул содержимое сосуда на палубу. По грубому подсчету, там оказалось две или три сотни мелких коричневых кивсяков [4], почти таких же я мог накопать в своем лондонском саду. Несмотря на разочарование, я не удержался от смеха.

— Отлично, — сказал я, — вы славно потрудились. За этих зверей я даю пять плиток табака. Но не больше.

Было ясно, что перед глазами старика померкло видение баснословного богатства, но он только пожал плечами. Я расплатился с ним, а затем с показной бережностью собрал всех кивсяков и положил их обратно в тыкву. Вечером я отнес их в лес, подальше от деревни, и выпустил там всех до единого.

Пять плиток табака оказались не напрасной жертвой. По деревне разнеслась весть о том, что награды и вправду раздают, и через несколько дней даяки стали приносить нам животных. Мы щедро расплачивались за каждое, и искорки любопытства постепенно разгорались в пламя энтузиазма. В скором времени у нас уже собралась весьма обширная коллекция: мелкие зеленые ящерицы, белки, циветты, хохлатые куропатки, кустарниковые курицы и висячие попугаи — пожалуй, самые очаровательные из всех. Эти короткохвостые маленькие попугайчики изумительно раскрашены: яркая изумрудная спинка, алая грудка и такое же надхвостье, на плечах — оранжевые пятна, а на лбу — миниатюрные синие звездочки.

По-малайски эти попугаи называются «бурунг-калонг» — птицы-летучие мыши, потому что они обладают уникальной способностью отдыхать, повиснув на ветках вниз головой.

Для нас наступила напряженная пора: надо было мастерить клетки и ухаживать за животными. Коллекция росла, и, в конце концов, пришлось превратить правую сторону носовой части «Крувинга» в зверинец, поставив клетки одну на другую до самого тента. Животные все прибавлялись и прибавлялись. Самые большие хлопоты нам доставило наше последнее приобретение. Как-то ранним утром на берегу появился даяк с тростниковой корзинкой в руке.

— Туан, — позвал он, — тут беруанг. Хочешь?

Я пригласил его на борт, и он вручил мне корзинку. Я заглянул внутрь и осторожно извлек черный пушистый комочек. Это был крошечный медвежонок.

— Я нашел в лесу, — объяснил охотник. — Мамки нет.

Малышу была едва неделя от роду: у него еще не раскрылись глаза. Он лежал, болтая в воздухе непропорционально крупными ступнями с розовыми подошвами, и жалобно скулил. Чарльз побежал на корму и приготовил бутылочку разбавленной сгущенки, а я тем временем одаривал добытчика брикетиками соли. Хотя пасть у медвежонка оказалась порядочных для такой крошки размеров, он почему-то не мог высосать из бутылочки ни капли. Мы уговаривали его поесть, расширяли дырочку в резиновой соске, но, как ни бились, ничего не достигли, только измазали ему грудку сладким молоком. Теперь медвежонок уже яростно верещал от голода. В отчаянии мы отставили бутылочку и попытались накормить его через пипетку. Я держал малыша за голову, а Чарльз совал ему пипетку меж беззубых десен и впрыскивал молоко в глотку. Мишка стал глотать, но тут у него началась такая икота, что он затрясся всем телом. Мы гладили его и терли розовый круглый животик. Постепенно он успокоился, и процедура кормления возобновилась. За час мы смогли влить в него десять граммов молока, после чего, вконец измучившись, он заснул.