В тридевятом царстве… - [3]

- Кто ты такой? - уже немного громче и настойчивее повторил он.

- Кто такой? - переспросил голос. - Я - это я.

- Превосходный ответ! - криво усмехнулся Серафим. - Но теперь, пожалуйста, ответь точно. Ты мне сейчас кажешься или нет?

- Нет.

- Ага, значит, ты никакая не галлюцинация?

- Разумеется.

- Вот как странно!.. Голос - без тела… Кому же ты принадлежишь?

- Тебе.

- Мне?

- Ну да! Можно было сразу догадаться… И тебе, и кукушке, и двенадцати апостолам, и коту - словом, всему, что тебя окружает, чем, по-твоему, ты не похож на других. Я говорю из тридевятого царства.

- Ах вот оно что! Занятно… - произнес Серафим после некоторого раздумья. - Даже очень… Но - оставим это пока. Ты, стало быть, предлагаешь свои услуги?

- Да.

- А что ты можешь?

- Все могу. Могу выполнить любую твою мечту. Даже самую заветную…

«Господи, так вот он на что намекает! - вдруг осенило Серафима. - Любую мечту… Что ж, ладно! Кто бы он ни был - теперь мне все равно…»

- Изволь, - сказал Цветохвостов решительно. - У меня пока нет оснований не верить тебе. В таком случае - перенеси меня в тридевятое царство, в тридесятое государство.

- Ага… - замешкался голос. - Шустрый ты, однако… Да, брат… Так с чего начнем?

- Вот тут я, право, затрудняюсь… А ты - с чего бы посоветовал?

- И не жалко? - сочувственно поинтересовался голос. - Все-таки…

- Да брось! Я только тем ведь и живу! Уже который год… Сам знаешь…

- От тебя потребуется много усилий, - заметил голос. - Ты готов?

- Еще бы! Но - конкретно - что я должен сделать?

- Посмотри вокруг, - мягко и задушевно, будто убаюкивая, начал голос. - Вот твой кот - он умен и любит тебя. Вот кресло, в котором ты мечтаешь по вечерам… Вот старый стол, где на ночь спряталась твоя дневная суета… А вот часы - слышишь, как они мелодично бьют? - и кукушка кукует, волшебная деревянная кукушка, и двенадцать апостолов проходят мимо… Все это - твое, твой маленький мирок. Он тянет к себе, без него ты не можешь и дня прожить. Ты сидишь в нем, глядишь по сторонам, и тебя обволакивают грезы… Ты мечтаешь о жизни иной - так добейся ее!

- Как?

- Есть единственный способ. Не знаю, подойдет ли… Ведь ты человек по натуре робкий, пассивный… И если по совести - зануда редкий…

- Говори!

- Хорошо. Убей этот мир!

- Прости, я… не понимаю.

- Ты погряз в мелочах, приятель. Кот, кукушка, лампа с зеленым абажуром - вот к чему ты бежишь от дневной суеты. Ты обыватель, уважаемый Серафим, и, поверь мне, где-то гордишься этим - только боишься открыто признаться себе… Ну так бей, круши это все, и ты будешь свободен!

- Что - все? - со страхом и непониманием спросил Цветохвостов, зябко поджимая ноги. - Как это - все?! И на работе - тоже?

- Ну, работу ты не тронь. Не в ней сейчас дело. Хотя… Нет, виноват ты сам, пойми же наконец, ты, сотворивший этот гнусный теплый уголок, где можно предаваться прострации и болезненным мечтам!

- Боюсь, - еле слышно прошептал Серафим. - Разрушить - сразу, вдруг?.. То, что строил столько лет, вымучивал, можно сказать…

- Тогда не морочь голову! Мое дело - указать путь к тому, что ты прозвал тридевятым царством. Не хочешь - не надо. Горюй, не спи, всех ненавидь! Закончишь сумасшедшим домом. На здоровье!

- Но с чего же начать? - робко спросил Серафим, скорчившись в кресле еще больше, будто ожидая страшного, оглушающего удара.

- Да с чего угодно!

- А как же тридевятое царство?

- Серафим, стыдись!.. Где твой разум? Царство будет после! Настоящее! Когда всего этого - не будет… Сделай же шаг!

- Ну хорошо. - Серафим со вздохом распрямил ноги. - Положим, ты прав. Значит, за дело?

- Конечно!

Мысли путались в голове.

Стало быть, необходимо? Себя и все вокруг… Чтоб к истине прийти?

Кошмар!..

А вдруг поможет? Камень скинет с души? И потом: даже если ерунда - никто ведь не узнает…

- Я готов! - крикнул он, и сам испугался собственного воодушевления. - Ты убедил меня!

В чем убедил, в чем, почему?! Дурацкая потеха…

Ведь веры в истинность слов, голосом произнесенных, не было, еще манили к себе и выцветшее кресло, и часы с апостолами - не в них ли, в этих деревянных существах, сосредоточена вся вечность небессмысленного бытия?

Но нечто иное зародилось уже средь растерзанных чувств Цветохвостова, вклинилось в сердце, распирало грудь - и сомнения, прежние, угрюмые, и внезапная надежда - все смешалось в его голове и покатилось, нарастая, будто снежный ком, увлекая за собой побочные мыслишки и страстишки, и, наконец, прорвало эту внешнюю, искусственную оболочку, и тогда Серафим заорал страшным голосом:

- Все! Надоело! Хватит!

Он схватил со стола лампу с зеленым абажуром, замер, потом зажмурился и грохнул лампу об пол.

Звук вышел хрустящий, сухой, не слишком громкий и поэтому особенно противный.

Это разозлило Серафима.

Он кинулся к часам и, не раздумывая, повалил их - лишь пружины, распрямляясь, зазвенели, да кукушка глупо, как нерасторопная домохозяйка, выглянула из резного своего оконца, да двенадцать молодящихся апостолов один за другим выкатились, словно на нелепую святую демонстрацию, и тотчас дружно попадали навзничь.

- Давай, давай! - покрикивал голос с упоением. - Так их, так! Себя освобождаешь!