В третью стражу - [5]

О мужчине и женщине, — повторила она мысленно и усмехнулась. Надо же, даже в своих мыслях она поставила на первое место не женщину, то есть, себя, а мужчину, то есть, его. Приходилось признать, что общество гораздо сильнее индивида, и с этим, по-видимому, ничего не поделаешь. А Баст — ну что тут скажешь! — был убедителен и великолепен, другого слова не подберешь. Он высок, атлетически сложен, и… да, он спортсмен в лучшем смысл этого слова. Все, что он делает, он делает технически безукоризненно, как сейчас, к примеру, идет на лыжах. Вот только…

Когда она увидела его впервые — а случилось это всего два года назад в имении тетушки Тильды — он ей сразу же безумно понравился. Баст буквально поразил воображение Вильды, которое, надо отметить, совсем не было неразвитым, как мог бы подумать сторонний наблюдатель. Но так все и случилось.

Молодежь собралась на лугу. Играли в серсо, много смеялись, и пили белое вюрцбургское вино, заедая спелой клубникой. Прохладное кисловатое вино, пахнущее цветами и виноградными листьями, и огромные благоухающие ягоды, сладкие и сочные. И солнце, и плывущие над долиной ароматы созревающих в садах плодов. В общем, было прекрасное утро, и настроение у всех собравшихся на лугу чудесное, и даже птица — вероятно жаворонок — внезапно запела в голубой бесконечности неба. И вдруг на проселке возникло облачко пыли, приблизилось, разбухая и растягиваясь вдоль дороги, и выдавило из себя мчащееся с бешеной скоростью авто. А потом перед ней возник огромный, блистающий бордовым лаком даже сквозь слой пыли, автомобиль. Он был красив, но внимание Вильды больше привлек молодой мужчина, сидевший за рулем. Казалось, он пришел к ней — материализовавшись сейчас перед Вильдой — из ее собственных девичьих снов. Высокий, спортивный, одетый в светло-синюю рубашку, белые брюки и туфли. Он легко перескочил через борт авто, не делая попытки открыть дверь, и улыбнулся. Вильде показалось, — улыбка была предназначена только ей. Ей одной и больше никому. Она улыбнулась ему в ответ, встала с расстеленного на траве пледа и шагнула вперед, чувствуя, что «поплыла», но совершенно этого не осознавая. У Баста оказались темно-русые волосы, правильные черты лица, крепкий мужественный подбородок, прямой нос, и голубого, переходящего в сталь, цвета глаза.

Вдобавок он оказался умен и великолепно образован, говорил с ней обо всем на свете… Объяснял ей трудные места в философии Ницше, рассуждал о живописи немецких символистов и романтиков, трактовал понятие нравственного императива, читал наизусть Шиллера и Бюхнера, и напевал сильным баритоном мелодии Вагнера и Хуго Кауна. Чего могла желать Вильда еще? Разве что поцелуя этих четко очерченных губ, объятий, пылкой страсти. Однако доктор Баст фон Шаунбург, несмотря на свою молодость, оказался человеком старых взглядов. Он ухаживал за ней с основательностью прусского чиновника, а не баварского дворянина. И овладел ею только тогда, когда церковь в лице своего толстого и нещадно потеющего представителя объявила их мужем и женой

Овладел. — Вильда подумала об этом буднично, без обычного для мыслей такого рода раздражения. Возможно, ей помогали сейчас физические усилия, с которыми связан бег на лыжах, да и морозный воздух приятно холодил щеки и лоб, не давая впасть в гнев или поддаться накатывающей по временам, но бессильной пока перед мужеством ее сердца, истерике. — Овладел…

Ну, что ж, это была истинная правда: семь месяцев назад Вильда стала женщиной. То есть, технически именно так, и физиологически, разумеется, тоже. Но, тем не менее, обстоятельства их первой брачной ночи и тех немногочисленных последовавших за ней ночей, когда фрау Шаунбург оказывалась в одной постели со своим мужем, оставляли большой простор для спекуляций самого широкого толка. К сожалению, справляться с упавшим на нее, как обвал в горах, разочарованием и недоумением приходилось своими силами. Посоветоваться было не с кем, некому даже просто пожаловаться, а в книгах ответа на мучавшие ее вопросы не находилось, не считая, быть может, одного лишь Мопассана. Однако Вильда не склонна была считать, что Баст ей изменяет. Что-то подсказывало — это не так. Но, тогда, что? Что, во имя всех святых, превращало милого, в общем-то, человека в холодную бездушную машину для пенетрации[19].

«Хм…», — она даже улыбнулась мысленно и чуть-чуть покраснела, — «очень точное слово», но на самом деле Вильде было не до смеха.

Вот и вчера. Баст появился дома совершенно неожиданно, не взяв на себя труд, ни телеграмму послать, ни позвонить, хотя в замок уже несколько лет, как был проведен телефонный кабель. Но это уже сущие пустяки, поскольку его поведение можно было объяснить желанием сделать ей сюрприз. Сюрприз удался. После трех недель разлуки, когда не знаешь, то ли радоваться, что господина фон Шаунбурга носит, Бог знает, где, то ли горевать, он возникает вдруг на пороге дома, пахнущий коньяком, сигарным дымом и кельнской водой, улыбается, как какой-нибудь кино-американец, смеется, видя ее изумление при виде оранжерейной розы, и… И ничего. Он хороший друг, когда и если рядом. Он заботливый супруг, в тех немногих эпизодах, где и когда ему дано это продемонстрировать, но сегодня ночью он был с ней также бездушно холоден, как и всегда. И, как всегда, ей не удалось «настроиться», потому что даже то малое, что осталось у Вильды от вспыхнувшей два года назад страсти, исчезало в присутствии этой выверенной техничности. Говоря откровенно, сегодня ночью, Баст ее в очередной раз изнасиловал, но на него даже обижаться было глупо: ведь сам он от этого, судя по всему, тоже не получал ровным счетом никакого удовольствия. Он просто выполнял супружеский долг так, как понимал, и то, что Вильда до сих пор не забеременела, было всего лишь вопросом статистики. Во всяком случае, так объяснил ей сам Баст, не стеснявшийся обсуждать с Вильдой самые тонкие вопросы физиологии, но никогда не говоривший с ней на тему их личных — душевных — отношений.