В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать - [97]

Прошу Вас принять уверения в моем истинном уважении и совершенной преданности[413].

Если в октябре 1926 года Шульгин выступил с протестом против того, что рижская Сегодня самовольно напечатала отрывки из его книги, то сейчас он не только предоставил ей полный текст «Послесловия» (напечатанный в трех номерах газеты от 18–20 октября), но и дал интервью ее корреспонденту, появившееся в номере от 16 октября. Иное, чем ранее, отношение к этому безусловно чуждому для него органу печати возникло как в силу изменившейся общей ситуации, так и из-за того, что Сегодня обнаружило ббльшую информированность об Опперпуте и «Тресте», чем любая другая газета. Интервью это вновь свидетельствует о том, с каким недоверием писатель относился к утверждениям о насквозь провокаторской сущности «Треста». Он сказал:

Я не был осведомлен о намерении В. Л. Бурцева выступить с разоблачениями, точно так же, как и о содержании этих разоблачений. Как я уже сообщил представителям парижской печати, я считаю часть сведений, опубликованных Бурцевым, сообщенными преждевременно. В частности, фамилию Федорова-Якушева я не только Бурцеву, с которым я вообще не беседовал и не переписывался, но и никому другому не сообщал… Однако, получив в мае этого года некоторые сведения о «контрабандистах», описанных мною в «Трех столицах», сведения, идущие вразрез с той точкой зрения на эту организацию, которой я руководился, когда писал мою книгу, — я лично считал полезным и нужным осветить моим читателям и другую сторону медали, поскольку, конечно, она была ясна для меня самого. В середине июня мною были написаны две статьи под заглавием «Опперпут» и «Сидней Рэй-ли», которые предназначались для «Возрождения». Однако я не мог получить разрешения на печатание этих статей от лица, доверительно сообщившего мне новые сведения о «контрабандистах».

Статья Бурцева вынуждает меня сообщить ряд дополнительных обстоятельств, касающихся моей поездки. Надо сказать, что я впервые встретился с Федоровым-Якушевым еще в 1923 г. В течение моей поездки в Россию я несколько раз беседовал с ним и с Опперпутом.

Подробности этих свиданий я предполагаю рассказать в послесловии к английскому изданию моей книги, которое готовится к печати[414].

Шульгин повторил, что в своей книге он описал только те стороны советской жизни и только те факты, которые сам наблюдал, ничего не сочиняя. На вопрос о том, не появилось ли у него во время путешествия малейшего подозрения в причастности «контрабандистов» к ГПУ, он ответил:

Если окончательно выяснится, что «Трест» был всецело создан ГПУ и служил ему верой и правдой, — то будет ясно, что я обязан благополучным окончанием моей поездки именно моему безусловному доверию «контрабандистам». Во всяком случае, я лично и сейчас думаю, что некоторые из «контрабандистов», с которыми мне пришлось иметь дело, ни в какой мере не были причастны к ГПУ; это мне представляется психологически невозможным. Но в ту пору я верил всем контрабандистам вместе, верил в организацию.

Здесь небезынтересно упомянуть об одном эпизоде. Когда осенью 1925 г. я подготовился к моей поездке, мне, несмотря на все усилия, не удалось вполне сохранить ее секрет. Я помню мою прогулку с одним из моих друзей, который познакомился с Федоровым одновременно со мной в 1923 году… Мы гуляли в живописных окрестностях Сремских Карловцев, где я тогда жил. Мой собеседник убеждал меня, что Федоров провокатор, что моя гибель для него несомненна и что меня ждет судьба Савинкова… Но мое решение ехать было непреклонно, я знал, конечно, что поездка моя не может не быть рискованной, и потому такие разговоры в такой момент меня, естественно, раздражали. И в порыве раздражения я сказал то, чего совершенно не думал:

— Если «Трест», как вы утверждаете, — отделение ГПУ, то в таком случае я за себя совершенно спокоен. Потому что если Федоров и другие — провокаторы, — то им выгоднее всего благополучно выпроводить меня обратно. Я вряд ли представляю для них особенно лакомую добычу, а они будут думать, что мое благополучное возвращение создаст в их пользу доверие, которое они могут широко использовать.

Теперь, по-видимому, оказывается, что я был прав в том, во что сам не верил. И не прав в том, во что верил. Если «Трест» не успел воспользоваться доверием, которое вызвало мое благополучное возвращение, то по обстоятельствам особого порядка, о которых я расскажу позже[415].

Вступил в развернувшуюся дискуссию и один из участников встречи с Якушевым в Берлине в августе 1923 года Н. Н. Чебышев, без указания имени упомянутый в процитированнном интервью Шульгина. Свою статью, помещенную в Возрождении 20 октября, он начал с заявления о том, какую пользу имели сенсационные разоблачения Бурцева: они дали возможность Шульгину наконец поведать правду. «Раньше Шульгин не мог этого сделать по причинам, от него не зависевшим. Он не считал себя вправе оглашать сведения без разрешения лица, их ему доверившего. Бурцев своим выступлением избавил его от обязанности молчать»[416]. В положительной оценке Чебышевым самого факта выступления Бурцева выразилось отношение к этому Врангеля и «врангелистов». Но далее Чебышев затронул более болезненный вопрос — о том, подлинным ли был переход Опперпута на сторону эмиграции. Разобрав первую «рижскую» заметку, появившуюся в начале мая, и оба письма Опперпута, напечатанные в