В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать - [12]

. Он самым подлинным образом пролил на мой стол лужу слез, умоляя выручить его и отпустить для его группы 25 000 марок из средств Западной Организации. Только из-за недостатка этой суммы задерживается отправка его групп. Получив от Рудина подтверждение, что это действительно так, я выдал просимую сумму, тем более что он отправлялся в губернию, на территории которой все организации в ближайшем будущем должны были перейти в подчинение Западного Областного Комитета.

На следующий день после обеда, подходя к гостинице, я уже издали слышал несущиеся из нее звуки «Стеньки Разина», потом «Догорай, моя лучинушка», исполняемые пьяными голосами. Зайдя в гостиницу я справился у коридорного, в чем дело: тот открыто заявил, даже не зная, кто я такой, что полковник П. уезжает воевать с коммунистами и по этому поводу устраивают выпивку. Я понял, на что нужны были мои 25 000 марок. Я решил зайти к П., но то, что я увидел, когда зашел в его номер, меня окончательно убило. Номер полон народу. Некоторые уже вдрызг пьяные в лужах от различных напитков, а рядом с ними батареи опорожненных бутылок самых разнообразных форм. На одном диване в мертвецки пьяном бессознательном состоянии лежит пор. Рудин, на другом Виктор Строганов, как выразился П.: «гвардия верхом на диване, а пехота шлепает пешком в грязи», т. е. на полу в лужах от различных жидкостей. Среди пьяных шныряют и женщины тоже «в градусах». <…>

«Вдовушка», узнав, что я из России, как будто отрезвела и решила заняться мной, сразу забросав меня целым потоком весьма несуразных, по моему убеждению, вопросов, откуда я, кто я, какую должность занимаю в Советской России и т. п. Я старался уклониться от ответов, но за меня начал уже отвечать П., что я начальник штаба советской армии и т. д. К моему счастью, он сам точно не знал, что я из себя представляю в Советской России. «Вдовушка» все же приставала, чтобы я пожертвовал ей бутылку вина, которая имеется в моем номере. «Откуда вы знаете?» — спросил я, удивленный ее осведомленностью. «Поручик Рудин сказал». Оооо, — подумал я, до такой уже детали договорились. Бутылка, как она объясняла, нужна для того, чтобы «докончить» Строганова, который никак не дает обещания устроить ее на службу в Информационном отделе. Я решил пожертвовать бутылку, чтобы посмотреть, что будет дальше.

Когда я возвратился с вином, то нашел ее занявшейся с Рудиным, виноват… его бумажником, и о ужас! тем самым, в котором он вчера спрятал список ответственных членов Западной организации. Она несколько смутилась, но сейчас же оправилась и с невинным видом мне объяснила, что ищет гребенку, чтобы причесать косу. У меня по спине пробежали мурашки, и я поскорее ушел. Передо мной стоял кошмар. Судьба целой областной организации в руках проститутки. Проститутка слушала все разговоры, куда, когда и в чье распоряжение направляется целая группа организаторов. Она торгует собой. Разве не легче и не прибыльнее торговать другими.

Если конспирацию, основу всей подпольной работы, заменяла проституция, то что же говорить об остальном. Постановку работы на информационно-агитационных пунктах вы имели уже возможность наблюдать, следя за моими переходами через границу. Получаемая ими агитационная литература или лежала без движения, или, в лучшем случае, использовалась, как Лунинецким информационно-агитационным пунктом, на завертывание селедок в пограничных кооперативах… Переходы через границу не были организованы; не были даже обследованы незаметные линии для проникновения к самой границе. Между тем, как показал мой опыт, так легко было организовать безопасные линии для перехода границы и передаточные пункты, если не на сотни, то, во всяком случае, на десятки верст в глубину Советской территории. Повсюду если не продажность и полное распутство, то, во всяком случае, преступное ничегонеделание и разгильдяйство. Становилось жутко. Все виденное и слышанное за мое последнее пребывание в Варшаве давило меня зловещим кошмаром. Провал в ближайшем будущем неизбежен. Мне он был настолько ясен, настолько очевиден, настолько я его считал неизбежным, что в день своего отъезда из Варшавы я написал своей семье, проживающей в Риге, что я возвращаюсь в Советскую Россию, откуда, по всей вероятности, уже не вернусь и где погибну, а поэтому оставляю у Рудина для пересылки через одну из Прибалтийских миссий сувениры для брата и сестры, а также свои последние фотографические снимки.

Благоразумие подсказывало одно — бежать из грязи самому в Россию, уже не возвращаться и крикнуть Западной организации — «Спасайся кто может». Так и следовало сделать. Но я этого сделать не мог. Бросить на произвол судьбы организацию, которую я сам создал, в которую многие вошли только потому, что я стоял во главе ее, я был не в силах. Я решил вернуться обратно в Россию и возможно скорее или ликвидировать организацию безболезненно, или хотя оторваться от этой грязи, шантажа и шпионажа, пока еще гром не грянул. Я возвращался, но уже как жертва. Удар был уже занесен. В день отъезда Рудину было собщено, что я вошел в состав Всероссийского Комитета, и предложено было заготовить мне соответствующее удостоверение. Вместе со мной выехал и сотрудник французской миссии, который должен был впредь постоянно находиться в Столбцах и там принимать мою корреспонденцию, чтобы таковая не попадала в руки г.г. Савинковых» (с. 53–57).