В тихом омуте - [26]

— Он был полуслепым десятилетним дворовым псом, и ты прекрасно знаешь.

— Даже если и так.

— Мам, а почему ты не позвонила мне вчера вечером, когда это случилось?

— Почему? Да вот по этому самому, чтоб ты не задавала так много вопросов.

— Я только пытаюсь выяснить, как было дело, и тогда мы сможем решить, что нам предпринять.

— Я уже решила. Выброшу бумажник, чтобы любопытные особы вроде тебя не совали свой нос, куда не просят, и не приставали с занудливыми вопросами. А деньги оставлю себе, они мои по чести и совести.

— Откуда ты это знаешь? — Селия поджала губы:

— Что «это»?

— Человек, ехавший в машине, мог их выбросить, чтобы заткнуть тебе рот, и чтобы ты никому про него не рассказывала.

— Да зачем это было ему надо?

— А может, это был преступник, который удирал с места преступления?

Потрясенная Селия отказывалась поверить словам дочери:

— Вот еще глупости!

— Как бы не так. Он сбил Лэдди и не остановился, чтобы узнать, не может ли он чем-нибудь помочь. Это называется смыться с места дорожного происшествия. И это уже преступление. — Воображение у Мейбл было под стать ее машине, которая, тронувшись с места, тарахтела всеми сочленениями и ревела на всю округу. — Откуда ты знаешь, что он не ограбил банк и не удирал с добычей?

— Банки по субботам закрыты, — резонно заметила Селия.

— А может, он убийца. И почем тебе знать, что он сюда не вернется?

— Да зачем ему возвращаться?

— Чтобы заставить тебя умолкнуть навеки.

— Господи Боже! — Селия плюхнулась на плетеный стул и начала обмахиваться носовым платком. — Мне дурно. Я чувствую… чувствую, что сейчас упаду в обморок.

— Сейчас принесу тебе стакан воды. Посиди.

Дочь дала матери воды и, за неимением ничего лучшего, кусочек шандры. Мейбл пела партию сопрано в церковном хоре и пользовалась шандрой, чтобы лучше шли высокие ноты.

— Тебе лучше, мам?

— Нет, дочка, до смерти ты меня не довела, — горько сказала Селия. — Так пугать меня в моем возрасте!

— Я только хотела довести тебя до ума.

— Ты считаешь, умно выбросить на ветер почти сотню долларов? Если это умно, то я предпочитаю быть сумасшедшей, благодарю покорно.

— Я же прошу тебя только рассказать кому-нибудь о том, что вчера случилось.

— Кому именно?

— Ну, например, преподобному отцу Уилтону, он наверняка знает, что надо сделать.

— Через мой труп, — ответствовала Селия. — Мы с ним расходимся во взглядах на очень многие вещи.

— Тогда мистеру Личмену, констеблю.

— У мистера Личмена случаются припадки.

— А при чем тут припадки?

— Мне его собственная сестра сказала. У него бывают припадки. И даже, — добавила Селия с торжествующим видом, — выступает пена на губах.

Щеки Мейбл так разгорелись, что казалось, кожа на них вот-вот лопнет, как кожура на перезрелом помидоре.

— Может, ты все-таки перестанешь заговаривать мне зубы?

— Вовсе я не заговариваю тебе зубы. Ты упомянула мистера Личмена, я только заметила, что у него бывают припадки. И серьезные.

— Пустые слухи.

— Ах, слухи? Значит, когда ты узнаешь что-нибудь интересненькое о ком-нибудь, тебе говорят истинную правду, а я только собираю слухи?

— Надевай пальто, мам. В церковь опоздаем.

— Не хочу я идти в церковь.

— Верю, что не хочешь, но тебе это необходимо; мне пожалуй, тоже. А после службы пойдём к мистеру Личмену. Все равно, пускает ли он пузыри, как шампунь в ванне или нет, но ты расскажешь ему, что случилось, покажешь бумажник и опишешь человека в машине.

— Я его как следует не разглядела при свете фонарей.

— Но в бумажнике, небось, был какой-нибудь документ, в котором указано имя владельца?

— Да. Гэлловей. Рональд Джерард Гэлловей.

— Наверняка не настоящее, — заявила Мейбл. — Пошли, пора ехать.

Глава 9

Весть о том, что Рон Гэлловей в субботу около десяти часов вечера проехал на машине через местечко Торнбери, дошла до Эстер в воскресенье после обеда.

Она только что вернулась из охотничьего домика и раньше времени пила чай с сыновьями в их комнате для игр на третьем этаже. Мальчики вели себя несносно. Ощущая отрешенность и озабоченность матери, они чего только не придумывали, чтобы вернуть ее в повседневную реальность и обратить ее внимание на себя.

Бросались хлебными шариками, обзывали друг друга, не обошлось и без слез. В этой обстановке Эстер старалась оставаться доброй, но твердой, однако слишком велико было нараставшее в течение суток напряжение, и она сама была уже на грани того, чтобы разрыдаться, когда вошла Энни и объявила, что в библиотеке ее ждет мистер Брим.

— Разве я не сказала вам, что меня ни для кого нет дома? — резко сказала Эстер, срывая зло на служанке.

— Я ничего не могла поделать, миссис Гэлловей. Он сказал, что у него очень важные новости. А кроме того, это не кто-нибудь, а мистер Брим. — Энни сделала особое ударение на имени посетителя, чтобы придать ему особый вес, отчасти для того, чтобы оправдать свое неповиновение хозяйке дома, отчасти потому, что жаловала Гарри. Он всегда обращался с ней уважительно.

— Ладно. Присмотрите за этими сорванцами. Я ничего не могу поделать.

Энни бросила на нее взгляд, который явно говорил: «и никогда не могли», но Эстер сделала вид, что ничего не поняла. Она знала, что Энни имеет больше власти над ней, чем она над Энни. Такая расстановка сил определялась мальчиками: Энни легко и спокойно управлялась с ними, точно опытный укротитель, который знает пределы возможностей своих зверей и не ожидает от них больше того, что они в силах выполнить.