В тихом омуте чертей нет - [9]

— Ладно тебе, Опарыш, не заводись, — пошел на попетую Шутоград, — в конце концов, итог один и тот же. Мы стали пленниками синекожих. И уж не такая разница, как это произошло.

— Хотели золото, а получим очень занимательный образ смерти, — сказал Крышка тихо.

Опарыш его недолюбливал. Механики были народом непонятным. Все возились в своих железках, что-то там винтили, заливали, а потом вдруг начинал валить дым, и оказывалось, что на корабле даже рабы не нужны. Все равно на одном только моторе плывем в десять раз быстрее. И почему это их, механиков, еще за ересь не сожгли? Ведь колдуют они, не иначе. Опарыш повернул голову к Крышке:

— А ты как считаешь, что произошло?

— Мое личное мнение? Синекожие что-то нашли. Выловили какого-то демона из глубин, ну он нас всех в отместку и пораскидал по палубе. А синекожих, которые его, значит, и освободили, поставил во главе корабля, чтобы они его на землю доставили.

— Вот уж демон сам до земли долететь не может? — прохрипел Шутоград и закашлял, громко всхлипывая и сипло втягивая ртом воздух, — проклятая сырость! У тебя здесь когда-нибудь порядок наводился?

— Здесь вода всегда, — сказал Крышка, — без воды ни один мотор не работает. А вы что хотели, господин младший офицер, чтоб я здесь с железками возился, да коврик махровый под ноги стелил? Не получается, знаете ли.

— Ну и хрен с тобой, — Шутоград завозился, явно пытаясь отползти от широченной лужи, в которой он лежал. Минут пятнадцать возился и хрипел, пока не сообразил, что ничего у него не получиться.

Можно было и не пытаться. Опарыш, чай, двадцать три года пиратом по океанам плавает. Знает толк в хороших морских узлах и переплетениях. Синекожие постарались на славу. Связали так, что шевельнуться трудно, а двигаться так вообще невозможно. И чего только Шутоград напрягается.

— Ты не напрягайся так, — сказал Опарыш, — все равно не выползешь. Синекожие, видать, нагляделись, как ты их связываешь и решили тоже самое с нами проделать.

— Кто бы мог подумать, что они до такого додумаются, христени проклятые! — захрипел Шутоград, — чтоб они в свои Бардовые топи обратно вернулись!

— Дождешься от них, как же.

Опарыш замолчал. В тишине стало слышно, как скрипят над головами доски — кто-то ходил по палубе, да не ходил, а бегал.

— Слышь, что за движения там? — на этот раз Шутоград догадался говорить шепотом. Тупой он, право дело. Таких тупых Опарышу еще видеть не приходилось.

— А я почем знаю? Может, ищут кого?

— Они паруса поднимают, — сказал Крышка негромко, — я этот звук знаю. У меня, когда моторы работают, шум такой стоит, что ни черта не слышно, а как только мотор вырубается, сразу тишина. А когда мотор выключаю, значит паруса поднимать будут или весла сбрасывать. Так что я эти звуки первым делом и слышу, стоит рубильники повернуть.

— Паруса, значит, — буркнул Шутоград, — плыть, значит, собираются. Ну, доберусь я до них. Всем глотки вырву!

— Навырывался уже, — сказал Опарыш, — так навырывался, что тошно. Надо было сразу всех синекожих за борт, а не шеренгами их выставлять. Всех бы выкинули, глядишь, кто бы и выплыл.

— Не дело вы говорите, — встрял Крышка, — бросать всех рабов за борт глупо и неразумно. Господин Шутоград правильно поступил. Кто же знал, что все выйдет таким образом.

— Пасть закрой! — взревел Опарыш, — твое дело за железками смотреть, а не влезать в разговор старших по званию!

— Я хотел бы уточнить, что в статусе военнопленных, мы с вами не имеем званий, — буркнул Крышка, но заткнулся.

Интеллигент вшивый! Сопляк! Сидит себе в темноте и на дела пиратов ему наплевать, а долю, небось, точно такую же хапает, что и остальные!

Ладно, Опарыш, успокойся. Что-то ты нервничать стал, а это нехорошо. Дело пирата — думать о собственной шкуре. Остальное его не должно интересовать Что ему до Крышки или Шутограда? Их вообще стоит рассматривать не иначе, как потенциальных помощников при побеге, а затем что Опарыш захочет, то с ними и сделает.

Опарыш опустил голову на грудь и закрыл глаза. Если бы не страшная вонь и начинающие затекать ноги, то вполне можно было бы представить, что он лежит у себя в каюте, на гамаке, и дремлет.

Заворочался Толстяк. Заскулил, переворачиваясь на спину, и вновь перевернулся обратно на живот. Привстал на локтях и задрал голову:

— Это где я, а? — голос у него, что у кошки, которой хвост придавили и она орала два дня, не переставая.

— В тюрьме, — коротко бросил Шутоград.

— В тюрьме? — Толстяк попытался подняться на ноги, но не смог, завалился на спину и заорал не своим матом, стоило ему упасть тлеющей тельняшкой в воду, — АААА! Шакальи окорока! Что происходит? Что у меня со спиной? Где я нахожусь?

— Успокойся, слышь, успокойся, говорю, — Шутоград повысил голос, — на корабле произошел переворот, и нас взяли в плен синекожие. Ты что-нибудь помнишь?

Толстяк, наконец, сел, положив руки на коленки, ладонями вверх. Задумался, оглядывая помещение.

— Ну, кое-что помню, — сказал он, после минутного молчания, — как синекожие в воду прыгали помню…потом…этот…шар белый как из воды вылетел помню…а потом…он в меня летел, кажется, я еще увернуться хотел, да не получилось. Это все проклятые веревки, которыми синекожие привязаны были. Я в них запутался…