В тихом омуте чертей нет - [8]

— Лучше то оно, конечно, ковер, — сказал Толстяк.

— Вот сиди и помалкивай, — Опарыш перегнулся через борт, ухватившись руками за натянутую веревку, и заорал что-то непонятное, прицокивая языком и посвистывая.

Неужели синекожие его понимают? Хотя, какие они сами, таков и язык. Ничего хорошего.

Вскоре смотреть за ныряющими синекожими стало неинтересно. Толстяк сел на корме, свесив ноги, и, задрав рукава тельняшки, стал рассматривать локти. Сыпь, вроде, спала, да и не чесалась уже так отвратительно, как утром. Где бы еще чеснок раздобыть, натереть им, чтоб кожа не опухла? Толстяк почесал затылок. С чесноком на корабле тоже была проблема. Не то, чтобы его совсем не было, но Половник ведь просто так не даст. А тратить деньги на ерунду не хотелось. Может, само пройдет?

Опят что-то закричал Опарыш. Толстяк оторвался от созерцания своих локтей и посмотрел вниз.

Там происходило что-то занятное. Недалеко от борта неожиданно образовалось пустое пространство. Синекожие вокруг просто расплылись в стороны, не обращая внимания даже на гневные обещания Опарыша вырвать всем селезенку, кто не будет нырять немедленно же! Круг пустого пространства, между тем увеличился, и даже толстяку стало видно, что изнутри кто-то всплывает. И не один, а два, три… много, в общем. Настолько много, что и сосчитать не получилось.

Толстяк замер, разинув рот. Неужели золото нашли? Быть того не может? Вот так сразу — и нашли? Сначала показались лысые синие головы, затем все остальное, а затем… Что это было?

Толстяк не успел отшатнуться от того, что вдруг вырвалось вслед за синекожими из воды. То был сгусток яркого, белого света, шар, разорвавший воду, вырвавшийся наружу и стремительно устремившийся вверх.

Сгусток света врезался в борт, чуть ниже ног Толстяка, разворотив его в щепы. Корабль шатнуло с такой силой, что синекожие на палубе повались с ног, а несколько натянутых веревок оборвались, с тонким свистом распарывая воздух.

— Что за чертовщина? — заорал слева Опарыш. Он стоял на карачках, лицом к Толстяку, и мотал головой.

А из воды, вокруг всплывших синекожих, уже вырывался еще один белый шар света. И снова летел на верх, к нему, к Толстяку…

Толстяк перевернулся на живот и пополз, отчаянно пытаясь уползти как можно дальше от борта, куда-нибудь вниз, хоть к механику Крышке, например…

Но шар настиг его сзади. Ударил в спину, заставив взвыть от боли, оглушил, ослепил и опрокинул в звенящую светлую пустоту…

— …А потом они стали карабкаться по боку, — сказал Опарыш, — я видел это своими собственными глазами, вот как сейчас тебя вижу. Толстяк валялся у самого борта и орал. У него тельняшка на спине горела. Ты, Крышка, вообще непонятно что делал. Сидел себе и сидел, только голову склонив и руки опустив, словно спал, а ты, Шутоград, схватился за свою дубинку, болван, и давай орать «Я вас всех, мол, сейчас поубиваю! Только посмейте приблизиться!»

— А они что? — Шутоград в темноте выглядел как обычный старик, а не как младший офицер корабля. Словно забрел сюда из лавки подержанных товаров или из дома престарелых. Опарыш сглотнул. Слюна была вязкой, а еще с каким-то поганым привкусом.

— А они тебя облепили, точно мухи и давай ногами бить, потом схватили за руки и поволокли сюда вот…

В отделении механики было тесно, воняло маслом и перегаром. Свет пробивался только сквозь небольшое оконце сбоку. Всюду вились железные, насквозь ржавые трубы, стояли какие-то непонятные штуковины, с потолка капала вода. Теперь-то становилось понятно, как чувствует себя Крышка, проводивший тут по двадцать часов в сутки. Опарышу уже не терпелось вылезти наружу, да вот только возможности не было. Проклятые синекожие скрутили его в первую очередь — накинули на ноги петлю, а тело обмотали настолько плотно, что даже дышалось с трудом, не говоря уже о том, чтобы что-то делать.

Шутоград, Крышка выглядели не лучше. Двигаться они не могли. Вдобавок, боцман все еще валялся без сознания. От его тлеющей тельняшки скверно воняло.

— Слушай, Опарыш, а как это так вышло, что ты все видел и запомнил, а мы нет? — спросил Шутоград.

Ох уж этот младший офицер. Из любителей. Еще когда капитан Мягкоступ набирал команду, он, Опарыш, советовал не брать Шутограда. Уж больно тот кривлялся, да все себя норовил вперед всех вылезти, показать, мол, вот он какой я, хоть и старый, да ловкий, всем кадыки повыдергиваю… У Опарыша были большие сомнения на счет того, настоящий Шутоград пират или нет. Надо было ему глотку-то еще в первые дни тихо перерезать, да за борт, чтоб не шумел. Мягкоступ бы понял. Мягкоступ капитан каких поискать.

— Чего молчишь? Может, ты напридумывал это все, а? Может, взрыв произошел где-нибудь в механических отсеках, а синекожие смекнули что к чему, да покидали нас всех сюда, пока мы без сознания лежали?

— А ты штаны-то задери, — посоветовал Опарыш, — на ляжках, видать, до сих пор следы от веревок остались.

— Смеешься что ли? — спросил Шутоград, — тут и пошевелиться невозможно, а ты, слышь, задери!

— А теперь на глаза мои глянь, — Опарыш специально вывернул голову, чтоб лучше Шутограду видно было, — вот эти самые глаза и видели. Я, может, и без сознания лежал, но все равно многое углядел. А ты думаешь, Шутоград, что у меня просто так, от рождения, зрачков нет? Или я, что ли, слепец какой? А? Получше многих вижу, если хочешь знать, много лучше. Иной раз не нужно даже веки поднимать, чтоб рассмотреть, кто ко мне пожаловал. Знаешь, сколько раз это меня спасало? Сколько раз я шею свою из петли вынимал из-за этих самых глаз?!