В Тигровой балке - [35]

Другой исток Вахша, бурная Муксу, начинается в самой высокой части Памира, среди ледников узла Гармо и хребта Зулумарт. Сейчас, в июле, там наконец-то наступило лето. Жаркое солнце плавит вековые льды, из-под грязных ледниковых языков бурными каскадами вырываются клокочущие потоки. Утром — это спокойные ручейки, но с восходом солнца они быстро начинают вздуваться, и к вечеру узкие и глубокие ущелья заполняются потоками, которые несутся с тысячеголосым грохотом. Мутно-грязная вода сплошным каскадом идет вниз, таща с собой гигантские валуны, дробя в порошок скалы, сокрушая берега и мосты. Потоки сливаются, превращаются в многоводные реки, пока все они не вливаются в Вахш, собирающий талые воды почти всей северо-западной окраины Памира. Стиснутый в узких ущельях, он ревет и беснуется; недаром таджики зовут его «Вахши» — дикий. Наконец вся эта масса воды вырывается из каменного плена гор и разливается по широкой плоской равнине, затопляя обширную вахшскую пойму. Вахш несет массу ила, который, осаждаясь, поднимает постепенно русло реки, так что оно оказывается расположенным выше многих пойменных озер и берега выполняют роль своеобразных плотин. Но вот прибывающая вода прорывает их, и в озерные котловины врываются буйные потоки. Вода в озерах начинает стремительно прибывать, а уровень Вахша все повышается и повышается, пока вода совершенно не скрывает берега. В середине июля разлив в полном разгаре. Русло едва угадывается среди огромных морей, образовавшихся на месте озерных впадин. Они сливаются друг с другом, и только затопленный лес возвышается над водной гладью живописными островами.

Разливы бывают различными по силе и не каждый год. Так, в 1957 году разлива совсем не было, и многие озера поймы так сильно усохли, что превратились в небольшие лужицы, а некоторые высохли вовсе. Зато следующим летом разлив оказался рекордным. Вода залила три четверти заповедной поймы и половину кордонов, в том числе и Центральный, чего до сих пор не было никогда. Начало разлива я прозевал, так как работал в экспедиции, исследовавшей Центральный Памир. Работая там, я видел, как с каждым днем все больше вздуваются реки, чувствовал, что там, внизу, начинался разлив, и разлив не маленький, но действительность превзошла все мои ожидания.

Наша машина прибыла в заповедник ночью. Последние километры по пустынным пескам — и мы спускаемся к Балке, залитой светом полной луны. Первый кордон. Он стоял на берегу небольшого озерка в сто метров длиной, а сейчас сразу же от шлагбаума далеко в темноту уходит серебрящаяся гладь воды. Нам навстречу в свете фар показываются люди. Здесь собрались жители двух затопленных кордонов — Пионерского и Центрального. В воздухе, как только стих шум мотора, стал слышен громкий комариный звон. Работники заповедника рассказывают о последних событиях. На Центральном кордоне осталась одна лаборантка с ручными оленями. Кордон хоть и залило, но дом — на высоком фундаменте, до пола вода не достала каких-нибудь два сантиметра. Вчера вода с кордона ушла, оставив слой липкой грязи. Вся дорога до него — под водой, путь туда только на лодке. Разморенные ездой по жарким, пыльным дорогам, мы решили спать здесь же, однако я вспомнил про свой накомарник, находящийся на Центральном, и решил туда плыть. Ко мне присоединилось еще двое.

Мы мерно гребли по тихой воде и совершенно не узнавали местности. По сторонам чернели острова затопленных тугаев; отражения корявых туранг, залитых водой, причудливо сплетались между собой, образуя на сверкающей под луной поверхности воды замысловатый узор. Комары оставили нас в покое. Стояла тишина, даже лягушки присмирели. Затопленные тугаи были таинственны. Три километра мы проплыли быстро, и лодка подчалила к Центральному кордону. Он являл собой сейчас островок, едва возвышающийся над водой. Только мы выбрались на землю — липкую солонцовую грязь, — как комариные полчища накинулись на нас со всех сторон со злобным воем. Был час ночи — самый разгар комариной кормежки. Яростно размахивая руками и жалобно повизгивая, мы растянули в чайхане накомарники, забрались под них и сразу же заснули, вопреки духоте и комариному звону.

Меня разбудила яростная перекличка птиц. От этого гомона я уже успел отвыкнуть на холодных памирских склонах, где. птицы не поют, а перекликаются вполголоса. Солнце еще не встало, но вот-вот должно было показаться. Сквозь перила я увидел в пяти метрах от себя спокойно расхаживавших фазанов. Их было около десятка. Когда я встал, то обнаружил, что небольшой островок, освободившийся от воды, вокруг Центрального кордона буквально кишит ими: пойма была затоплена почти целиком, и вся живность концентрировалась по окраинам и на немногих островках, вроде нашего.

Следующие три дня я не покидал лодки, путешествуя по затопленным тугаям. Пробираясь среди раскидистых деревьев, в глухих, ранее непроходимых тростниках, я наверстывал упущенное время, стараясь понять, как живет сейчас многочисленное население затопленных зарослей, как оно переносит потоп.

Много плохо плавающего зверья погибло, особенно зайцев. Когда начался разлив, многие птицы еще не успели вывести птенцов, и их гнезда затопило. Только сверкающие яркими красками зимородки да грузные серые цапли и кваквы, неподвижно сидевшие на макушках затопленных деревьев, по-видимому, чувствовали себя прекрасно. Неплохо было и змеям, хотя и они, переплывая открытые пространства, подвергались многим опасностям. Так третью в этом сезоне гюрзу я убил именно на воде. Птицы, проводящие обычно все время на земле, вроде фазанов и козодоев, теперь вынуждены были обитать на деревьях.