В теснинах гор: Повести - [23]
Вскоре дверь в комнате открылась, и на пороге показался отец.
— Хороший день. Хорошо будет начать пахать, — сказал он Издаг, которая еще находилась в комнате.
— Отец! А отец! — позвал Абдулатип тихо, чтобы не услышала Из–даг.
— Пора вставать, сынок, — сказал отец.
— Какие‑то трое сейчас пошли в дом к Дарбишу. Крались так, чтобы никто их не заметил.
— Воры, наверно. Украли у кого‑нибудь скот и несут этому подлецу. А ему Есе равно: свое или крадепое, лишь бы купить по дешевке.
— Воры… — у Абдулатипа пропал интерес к ранним пришельцам. Он‑то думал… вооруженные мюриды.
Заря, брызнув через Седло–гору, осветила вершину Акаро–горы. Отчетливо стали видны позеленевшие склоны, гор. Во дворах горланили петухи, слышен был скрип открывающихся окон и дверей. Люди пробуждались ото сна, выходили на веранду, перебрасывались словом с соседями. Вот из комнаты на веранду вышла с недовольным видом Издаг, крикнула Абдулатиду, чтобы убирал постель, и, прихватив охапку сена, пошла доить корову. Совершив утреннюю молитву, вышел и отец, на ходу завязывая пояс.
— Кто рано встает, тому счастье улыбается. Готовься, сынок, — на ходу бросил он Абдулатипу, направляясь в сарай посмотреть, все ли готово к севу. Чарахма любил во всем порядок. Весь инвентарь, до мелочей аккуратно сложенный, лежал в сарае, каждой лопате было предназначено свое место. Но когда кто‑нибудь приходил с просьбой дать топор или вилы, Издаг обычно отвечала: «Не знаю где это, Чарахма засунул куда‑то». Как‑то Абдулатип потихоньку от нее дал на время вилы дяде Гамзату. Обнаружив это, Издаг ничего не сказала Абдулатипу, а рассказала об этом Чарахме. Отец выпорол тогда Абдулатипа. «Не для того я деньги тратил, чтоб ты каждому оборванцу инвентарь давал», — зло сказал он.
И вот теперь Чарахма доставал из сарая все, что нужно было для сева. Абдулатип, засучив рукава, чистил коня. Сначала прошелся по крупу грубой большой щеткой, которую отец специально для этого привез из города, потом гладил бока коня рукой, пока они не заблестели. Что и говорить, ни у кого в ауле не было такого красавца. Абдулатип вскочил в седло, направляя лошадь на водопой. Со вчерашнего дня он с нетерпением ждал этого момента: проскакать на Тулпаре по всем улицам аула. Правда, он довольно часто водил лошадей на водопой, но то были чужие кони, либо приезжих в гости к отцу, либо соседей. Мальчик с ранних лет хорошо деряшлея в седле, но о своем коне еще совсем недавно он и не мечтал. Отец частенько поговаривал, что купит коня, да только долго не мог собрать денег. И вот, наконец, у них есть конь. Да еще какой!
Когда Абдулатип ловко вскочил в седло, Тулпар сначала было взвился на дыбы, бил копытами, словно предупреждал: «Смотри, не всякий может ездить на мне». Но, почувствовав на себе опытного ездока, конь успокоился и, гордо поведя головой, сорвался с места и поскакал по узкой улице. Тесные улочки не давали возможности коню перейти в галоп, он сбавил шаг и шел так плавно, ровно, словно танцуя. Абдулатип не повел его по короткому пути к водопою, а свернул на широкую улицу, где за железной оградой, выкрашенной ярко–зеленой краской, стоял большой дом из тесаного камня с огромной застекленной верандой, дом Дарбиша. У дверей веранды на подпорках висел олений череп — для отвода завистливых глаз. Абдулатип специально поехал здесь: пусть хвастливый Назар хоть раз позавидует ему, но лейивый сын Дарбиша в это время еще нежился в постели. Зато па веранде с трубкой в зубах стоял сам Дарбиш, он посыпал солью шкуру, только что снятую с ягненка. Услышав стук копыт, он повернулся, а увидев Тулпара, так и застыл, трубка чуть не выпала изо рта. Положив руки на пояс, он вышел на крыльцо, с завистью глядя на красавца коня.
— Эй, сын Чарахмы, вернись‑ка обратно. Хочу еще раз взглянуть на коня.
Абдулатип повернул коня и, ударив потихоньку ногами о бока, ускорил шаг. И Тулпар, словно поняв намерение хозяина, поскакал быстрее, словно на показ. Солнечные блики играли на его лоснящихся боках.
— Машаалах, — вырвалось у Дарбиша, он провел рукой по пышным усам. — Какого интересного кунака привез на своей спине этот красавец?
— Никакого кунака он не привозил. Это наш конь, — гордо ответил Абдулатип и пришпорил коня. Тулпар, поняв его, взял в галоп. Лишь комки глины да мелкие камешки полетели из‑под копыт, ударяясь о стенку дома Дарбиша.
— Хо, хо! — засмеялся Дарбиш. — Оборванцы, откуда вам взять коня. Скорее вы затылки свои увидите, чем такого иноходца. Да этому мелкому торгашу Чарахме всю жизнь надо деньги копить на такого коня, — крикнул он вдогонку Абдулатипу. Его смех долго стоял в ушах мальчика. «Оборванцами нас назвал, — с обидой думал он. — Ну и пусть. Тебе, проклятый Дарбиш, никогда не видеть такого коня, как наш Тулпар».
Вот, наконец, и река. Абдулатип соскочил с коня и, не торопясь, повел на водопой. Тулпар пил жадно и долго. И все, кто проходил мимо в поле, останавливались, с интересом глядя на него, и каждому Абдулатип говорил: «Это наш конь, отец купил».
Наконец Тулпар напился. Абдулатип черпал ладонями воду, лил ему на спину, на бока, мыл Тулпара. А Горач, который прибежал к реке вслед за ними, увидев, как старательно ухаживает его хозяин за лошадью, с обидой взглянул на Абдулатипа и, подбежав к реке, тоже стал пить скорее от горя, чем от жажды.
