В тени зелёной беседки - [6]

— Пришёл, пришёл, иди, — затормошил нанайца тут же появившийся фельдшер, указывая на дверь кабинета, за которой скрылся Ларин. Уловив недоверие в глазах посетителя, Новиков заговорил с ним по-нанайски:

— Не смотри, что молодой. С дипломом, с головой и руки золотые. В самом Ленинграде, где Ленин революцию делал, учился. Потому у нас и самый главный доктор. А я только его помощник. Иди скорей, чего еле ногами двигаешь, человека ждать заставляешь.

Нанаец вслед за фельдшером вошел в кабинет и остановился в дверях. Белый халат, который Ларин успел надеть, заметно возвысил его авторитет в глазах посетителя. Этот немудрёный атрибут, хочешь не хочешь, вызывает уважение, а порой и страх. На приветствие врача нанаец только наклонил голову. Виктор Иванович сразу перешел к делу:

— Что болит?

— Однако, жена больно болеет.

— Где она?

— Дома.

— Почему не привезли?

— Не дойдет. Болит больно. Спать не может, есть не может, лежать, однако, не может.

— Где вы живете?

— Там, — махнул нанаец рукой.

Ответы ничего не прояснили, и Ларин выразительно посмотрел на фельдшера, понимая, что тот, прежде чем вызвать его после трехсуточного дежурства, досконально всё выяснил. Новиков не заставил себя просить.

— Это Ходжер. У него трое детей. Я в своё время всех принимал. Жена всегда была здоровая. Что приключилось, не пойму — говорит, болит живот. Со вчерашнего дня. Может, пищевое отравление, а может, аппендицит. Его разве поймёшь.

— Чего же сразу, как заболела жена, не пришёл? — раздражённо спросил врач и осёкся. Вспомнил недавнюю пургу.

— С утра идёт. Если бы пурга не сломалась, до сих пор еще шёл бы.

— А где они живут?

— На том берегу залива. В колхозе имени Ильича. Он охотник знатный. А дом его километрах в десяти отсюда.

Виктор Иванович знал эти места. До колхоза, если напрямую, по льду залива, километров пятнадцать будет, а если берегом, то и того больше. Но ничего не поделаешь — надо идти. Санитарный вертолёт не вызвать. Ларин на всякий случай снял телефонную трубку и тут же положил обратно. И леспромхозовской рацией не воспользуешься — слабосильная, обслуживает только свои участки. Лошадь, олени, собаки по такому рыхлому снегу не потянут.

— Сумку, — сказал он фельдшеру. Тот, показав нанайцу большой палец, вышел из кабинета и сейчас же вернулся с медицинской сумкой.

— Сумку ты понесёшь, — не замечая, что подражает голосу главного врача, сказал он нанайцу. Ларин не возражал — неизвестно ещё, что предстоит, поэтому надо поберечь силы.

До берега добрались быстро, но на заливе пробитая нанайцем лыжня сразу пропала. Незаметный в поселке ветерок на открытом месте гнал сильную позёмку, заметал следы. Ходжер шёл первым. Шёл без палок, с медицинской сумкой в правой руке. Со стороны его движения выглядели неторопливыми, но Виктор Иванович с трудом поспевал за широким шагом нанайца. Если бы не усталость после трёхсуточного дежурства, лыжный поход даже в такую погоду был бы в удовольствие. Не так часто сейчас удаётся вставать на лыжи. Смешно, но факт: и в детстве, и позже, в студенческие годы, Виктор Ларин с лыжами, аккуратно зачехлёнными брезентом, садился с ребятами в электричку — и ехали куда-нибудь на Карельский перешеек искать снег. А здесь, где можно кататься чуть ли не выйдя из дома, всё как-то не получается. Даже не вспомнить, когда последний раз надевал лыжи не по делу, а просто так — покататься.

Часа через полтора показалось наконец долгожданная деревня — с десяток труб, дымящих прямо из снежных холмов.

— Здесь моя живёт, — остановился у крайнего дома Ходжер. Вслед за хозяином Виктор Иванович вошёл в дом. С удовольствием приложил руки к горячему стояку печки. Ходжер скрылся в другой комнате, откуда послышались голоса, но о чём там говорили, Ларин, до сих пор не освоивший как следует нанайского, не понял. Он достал из сумки полиэтиленовый мешочек, в котором лежал аккуратно сложенный, накрахмаленный халат. Это было его правилом — входить к больному только в медицинском халате. Пока он тщательно мыл руки над умывальником, появился хозяин. По выражению его лица было видно, что он удовлетворен приготовлениями врача. Кивнув Ходжеру на сумку — руки были хотя и не стерильные, но во всяком случае чистые, — Виктор Иванович вошел в комнату. Разом охватил всё: чинно сидящих на лавках стариков — видимо, родителей больной или ее мужа, двух девочек и мальчика лет десяти, телевизор, работающий на приглушенной громкости, и главное — женщину, лежавшую на кровати у стены. Только заострившиеся черты лица говорили о её страданиях — ни крика, ни стона, ни гримас боли.

Виктор Иванович уже знал и высоко ценил мужественность женщин вообще, местных в особенности. Он сел на край кровати, достал из сумки термометр, хотя частый пульс, испарина, капельки пота, выступившие на лбу, без всякого термометра говорили о высокой температуре.

— Выйдите, я осмотрю больную, — попросил врач. Все встали и, не говоря ни слова, пошли на кухню.

— Вы мать? — задержал Виктор Иванович пожилую женщину.

— Моя мама, — подсказал Ходжер.

— Останьтесь.

Та так же молча села на прежнее место.

— А вы тоже оставьте нас, — повернулся Виктор Иванович к хозяину, продолжавшему стоять за его спиной. Когда дверь за ним закрылась, врач принялся осматривать больную. Уже при пальпации стало ясно, что дело не в пищевом отравлении: печень резко увеличена, прощупывается неестественно раздутый желчный пузырь. Каждое прикосновение в этом месте вызывает сильную боль. Холецистит. Да ещё, похоже, гангренозный, с перитонитом. Термометр подтвердил — 38,5. Необходима срочная операция. Как быть? Больная-то нетранспортабельна. Но и оперировать здесь, на месте, совершенно исключено.