В тени старой шелковицы - [42]

В санчасти работало радио. «Создание литературного подполья… Кому нужны псевдонимы… Михаил Шолохов правильно считает – идут с опущенным забралом… Они ненавидят все советское, все русское… Настоящая фамилия Холодова – Меерович, Данина – Плоткин, Яковлев вовсе не Яковлев, а Хольцман, Мельников – Мельман… Оскорбительное отношение к русскому человеку…»

Соломон лег на кровать, старался не прислушиваться. Выключить было нельзя – студент Володя, доходивший на соседней койке, жадно слушал, иногда сквозь зубы комментировал: «Жиды вонючие… Сионисты. Космополиты. Враги. Ненавидят советскую власть…»

Соломон достал бумагу, перо. «Дорогой мой сыночек Боренька… Я слышал по радио, что на днях начнется турнир на звание чемпиона мира по шахматам между Ботвинником и Бронштейном[21]. Попроси от моего имени дядю Фиму и маму, чтобы они доставали специальные бюллетени и газеты, в которых будут печататься эти шахматные партии. Газеты и бюллетени ты спрячь до моего приезда, а когда я приеду домой, то мы с тобой будем изучать эти партии, чтобы, когда ты вырастешь большой, ты играл бы лучше Ботвинника и Бронштейна. Горячо целую и обнимаю тебя, мой милый! Слушайся маму, бабушку и тетю Сарру!» Соломон улыбнулся и дописал: «Ухаживай за Микочкой, следи за тем, чтобы он понемногу учился и не баловался. Помогай ему во всем, ты ведь старший брат. Твой папа Соломон».

Борька часто получал от папы письма. Сам, правда, писать ленился – ну все же хорошо, чего он волнуется! Борьке нравились шахматы. Он и Микуну показывал, как ходит конь, но Микун никак не мог запомнить и очень злился, когда брат орал на него: «Не так! Куда ты пошел, болван?!» Микун быстро-быстро слезал с диванчика и изо всей силы бил брата кулаком в спину. «Как дам! Я папе про тебя напишу!» – «Давай!» – подначивал Борька.

Папы не хватало. Если бы он был дома, то Борька бы каждый день его спрашивал про разное. И сам бы рассказывал. А так… В письме разве все напишешь? Анна Григорьевна ставит ему пятерки и все время спрашивает, когда мама купит ему зимнее пальто. И сажает его в классе поближе к батарее. Микун оказался левшой, и мама теперь привязывает ему левую руку к животу и заставляет писать правой. Папа в одном из писем вспомнил, что тоже в детстве писал левой рукой, и теперь Микун важничает.

Еще папа пишет, что все чемпионы мира по шахматам начинали играть в девять лет. Борьке как раз девять, он готов – а дяди Фимы вечно нет дома. Зато Микуну папа написал, что в шесть лет начал играть только Капабланка, и теперь Маринка дразнит Мику Капабланкой или Хосе Раулем. Микун злится и дерется, а папа просит его не сердиться, а написать лучше, как слон спас хозяина от тигра.[22]

Микун достал тетрадку, карандаш и запыхтел. «Сэ… лэ… о… Что дальше? Марин, какая буква дальше?..» Написав «Слон спас хоботом», Мика решил, что достаточно. И так все понятно. Письмо оказалось маленьким – Мика придирчиво посмотрел на листочек. Мама вон какие большие строчит, а у него… Три слова. Мало. Папа расстроится. И Мика нарисовал папе паровозик. Папе нравились паровозы. Мама говорит – это потому, что папа работал на паровозных заводах.

Давление у Соломона упало, и земляки-врачи выпихнули его из лагерной больницы. Радио больше не было, и Соломону показалось, что все налаживается. «Я уже не в стационаре, целыми днями нахожусь на свежем воздухе… Напишите мне, когда в этом году еврейская Пасха и мои именины… Боренька, вот папа выйдет, и я расскажу тебе, что такое афикоман, нахес и кнейдлах…[23] Я надеюсь, что бабушка сделает на Пасху что-то очень вкусное… А следующую Пасху мы встретим вместе, дома».

Дома.

Фима, прочтя письмо, взбеленился.

– Он там что, совсем с ума сошел?

– Тише, тише, – Сарра погладила мужа по руке. Тот дернулся.

– У нас дети! Я – главный механик «Точизмерителя»! Да ты… ты любую газету открой! Ты фамилии вредителей почитай! – Фима схватил со стола «Известия». – Рабинович, Альтман, Гурвич, Левин! А, вот еще. Эфрос, Трауберг, Береговский, Пастернак, Лифшиц, Козинцев… В Ленинграде, говорят, – Фима перешел на шепот, – чистят обком. На ЗИСе возня идет страшная, у нас такие слухи ходят – лучше не прислушиваться! А этот – «когда у нас еврейская Пасха»!.. Он же через цензуру все посылает! Да если меня уволят – на что жить будем? На твои копейки? Или на Олины? Или – вот?! – Ефим махнул рукой в сторону Шейны, которая, поджав губы, молча сидела на кровати и вязала Гале кофту, – на бабушкину пенсию?!

Шейна подняла глаза.

– Нет ничего дурного в желании знать, когда первый Седер, – сказала она сухо.

– Да молчите уже, мамаша! – Ефим в сердцах начал хлопать по карманам в поисках портсигара.

– Фимочка, умоляю, не нервничай! – Сарра снова попыталась погладить мужа по руке. – И не кури в комнате – тут же дети…

Ефим вышел, хлопнув дверью.

В тот вечер Борька долго не мог заснуть. Он еще неделю назад написал папе, что будет болеть за Бронштейна. А сегодня пришло письмо от Соломона, и папа считал, что у Ботвинника больше шансов на победу. Оказывается, когда Ботвиннику было пятнадцать лет, он обыграл Капабланку! (Борька ухмыльнулся, подумав, что надо Микуну рассказать, чтоб позлить его). Капабланка приезжал в Ленинград и играл одновременно с тридцатью игроками. И когда школьник Ботвинник обыграл его, то Капабланка пожал ему руку и сказал всем присутствующим: «Это – будущий чемпион мира».