В тени Большого камня - [49]

— Тогда другое дело, — присел Ефимкин рядом с Лехой. — Чего ж мы тогда с тобой бились?

— Да ладно… — сказал Леха. — Давай, что ли! — и придвинул Ефимкину пиалу.

— Со знакомством! — степенно произнес Ефимкин. — Андрей я… Бери закуску-то!

— Да я беру, — сказал Леха. — Как ты думаешь — куда она делась?

— Кто ж ее знает! — рассудительно заметил Ефимкин. — Это тебе, брат, не Россия. Тут у них все не по-людски.

— Может, она испугалась? — предположил Леха.

— Да какой там испугалась! — запротестовал Ефимкин. — Упустили бабу! Чего зря гадать…

— А ты давно ее знаешь? — спросил Леха.

— Кого? — уточнил Ефимкин. — Ее-то? Да полгода.

Мужчины замолчали. Ефимкин вскрыл перочинным ножом банку тушенки и вывалил ее содержимое на круглую лепешку.

— Ты сам местный, что ли? — спросил Леха.

— Какой там местный! — ответил Ефимкин с надрывом. — С России я, с Пензенской области!

— А местным здесь, вроде, ничего живется, — неуверенно сказал Леха.

— Да ну! — опроверг Ефимкин. — Им что? Мяса от пуза — и весь бестроган. Вон мужик ее, Гулькин, к примеру. Ему что? Ушел в горы — и сидит там… Конечно, ему хорошо! — неожиданно заключил Ефимкин.

— Что ж хорошего? — усомнился теперь Леха.

— Да брось ты, ей-Богу! — с чувством посоветовал Ефимкин. — Я здесь уже полгода сижу, знаю… Каждый человек на своем месте должен проживать, где он родился — и будет ему хорошо.

— Ну, на одном месте сидеть, — возразил Леха, — тоже, знаешь ли, удовольствие!

— Удовольствие! — криво усмехнулся Ефимкин. — Это все, парень, болтовня. Я вон утром сюда приперся — нутро аж все пело: удовольствие! Вот, думаю, хорошо-то: с бабой время проведу, выпью водки, а утречком — назад… Вот и выпил.

— Так уж вышло, — сказал Леха хмуро. — Ты уж меня извини.

— Чего там, — сказал Ефимкин, разливая. — Дай лучку-то!

9

Гульмамад никогда не тратился ни на засовы, ни на замки. Кибитка его была открыта для тех, кто хотел войти в нее, и ничто этому не препятствовало.

Войдя к Гульмамаду в поздний час, Иса с Гульнарой были усажены, в соответствии с правилами хорошего тона, точно против двери, лицом к ней. Вопросов им никаких не задавали: сами расскажут, если сочтут нужным, зачем пожаловали ночью, с чемоданом.

Чувствовалось, однако, что не все в порядке с этим поздним визитом. Слишком уж безразлично глазел по сторонам Гульмамад, слишком хмуро поглядывала на гостей Лейла, слишком старательно драила казан Айша, перевернув его кверху брюхом в кухонном углу. Только древняя мать Гульмамада вела себя вполне естественно. Сидя на кошме, она покуривала свернутую из газетной бумаги махорочную сигарету и поплевывала в костерок, тлевший посреди кибитки. Старухе было очень много лет, никто точно не знал — сколько. Платье ее украшали серебряные монеты, тяжелые серебряные серьги низко оттягивали мочки ушей, а на широком пояса тускло светилась серебряная же пряжка с овальным сердоликом. Большое лицо старухи было сухо и морщинисто, маленькие, подвижные ладошки — коричневы. С любопытством переводя взгляд с Исы на Гульнару, старуха со вкусом потягивала махорочный дым и молчала — она уже все сказала на своем веку.

Лаконичное объяснение Исы «туристы, мол, пришли, ночуют у Кадама» было принято хозяевами, как промежуточное. Кадамова кибитка — не дворец, но можно там и вдесятером переночевать с удобствами, это каждому ясно.

— Туристы, — повторил Иса, — ну, да… Пускай спят у Кадама.

— Пускай! — безразлично согласился Гульмамад, глядя в потолок.

— Мы здесь переночуем, а завтра с утра уедем в Кзыл-Су, — сообщил Иса. — Так я решил.

Гульмамад перестал зыркать по сторонам, покосился на Ису холодно.

— Кадама не дождетесь? — спросил Гульмамад.

— Поедем, — сказал Иса. — Чего ждать-то…

— Может, передать ему что? — снова спросил Гульмамад и взглянул на Лейлу, открывшую было рот, свирепо.

— Да-да! — оживился Иса. — Пальто передай. Скажи — Иса привез. Передашь?

— Скажу, — сухо пообещал Гульмамад. — Почему не сказать?

— А еще чего ему передать? — отодвинувшись подальше от мужа, крикливо спросила Лейла. — Когда обратно приедете?

Гульмамад, кажется, был доволен прямым вопросом жены — зря она от него отодвигалась опасливо.

— Не приедем мы, — твердо сказала Гульнара. — Мы в Кзыл-Су останемся. Так и скажи, если хочешь.

В кухонном углу Айша, посыпав казан песком, терла с такой силой, как будто хотела проскрести дырку в днище. Скрип песчинок о металл, да еще задумчивое сопенье Гульмамада наполнили комнату.

До старухи тем временем дошел смысл сказанного. Она с великолепным, детским любопытством уставилась на Гульнару, сидевшую к ней вполоборота. Поза Гульнары, однако, не удовлетворила старуху. Желая получше рассмотреть гостью, она дернула ее за рукав, заставляя тем самым повернуться к себе лицом.

Старуха изучала Гульнару весело и открыто, словно бы ей, старухе, все-то было дозволено в этом мире, словно бы она глядела на земные предметы уже из иной, вовсе непостижимой сферы.

Гульнаре неловко было под этим взглядом — легко раздевающим, отслаивающим мясо от костей все с той же до идиотизма веселой беззаботливостью.

А старуха вдруг вздернула редкие седые бровки и, чуть приоткрыв щель рта, кивнула головой в сторону Исы. Чего-чего, но осужденья нельзя было прочитать на лице старухи. Слишком она была стара — даже для того, чтобы осуждать.