В тени Большого камня - [42]

— Жамкин, — сказал тогда Ефимкин просительным голосом. — А, Жамкин…

— Ну, что Жамкин! — крикнул Жамкин. — Сколько тебя не будет-то?

— По два дня туда-обратно, да день там, — показал на пальцах Ефимкин. — Вот и считай…

— Пять дней всего получается, — не затруднился в счете Жамкин. — Пять бутылок с тебя, по бутылке за день.

— Принесу, — не раздумывая, согласился Ефимкин. — Лады, значит… Так я, ребята, тогда спать пойду, а завтра с утречка тронусь.

Возражать ему не стали.

— Ты видел бабу-то эту? — поинтересовался Жамкин, когда дверь кают-компании закрылась за Андреем Ефимкиным, — Чучмечку?

— Видел, — подтвердил Гуров. — Ничего из себя… Этого жена, как его звать… Охотника!

— Застрелит он его, — сказал Жамкин Степан и ухмыльнулся. — Вот увидишь, застрелит!

2

— Царь был прав, — сказал Леха, заглядывая в обрыв, — хотя в институте нас этому не учат… Нет, вы поглядите на эту красоту! Только идиот мог пронести Памир мимо рта. Царь проглотил его, и он наш. Наш!

Люся и Володя послушно поглядели, куда им было указано: вид с перевала был, действительно, прекрасен. На дне ущелья, на берегу вздувшейся реки, теснились крохотные кибитки Алтын-Киика. Вечернее солнце розово высвечивало эту часть мира. После гладкого, как доска, снежного перевала, где и ветру не за что было зацепиться, эта солнечная долинка с белыми домиками на чистой зелени казалась сказочным, райским местом.

— Чудо! — отстранившись от провала, сказала Люся. — Просто чудо! Леха, ты прелесть!

— Я же говорил — это вам не Крым и даже не Кавказ. — Леха с хрустом вогнал в землю новенький ледоруб, оперся об него и с удовольствием глядел вниз, в долину. — Один мой товарищ, мастер спорта по альпинизму, сюда каждый год ездит — он мне рассказывал… Вон там, налево, должен быть Ледник.

— Отдохнем? — с надеждой спросил рыхлый вислозадый Володя. — Перед спуском…

— Да ты что! — даже возмутился Леха. — Скис, да? Это тебе не по Волге на лодке кататься… До темноты спустимся, переночуем в деревеньке. — В голосе Лехи зазвучали медные нотки лидера.

— Ну, хоть четверть часика! — поддержала Володю Люся. — Ноги прямо гудят.

— Нет! — решил Леха. — Здесь темнеет быстро. И, потом, ветер.

Он устал не меньше своих спутников, но виду не подавал, держался молодцом. Крепкий парень Леха, упорный. Из таких выходят со временем образцовые секретари комсомольских организаций или безоглядно преданные делу страдальцы за русскую свободу.

— Когда я делал маршрут по Волге на байдарке… — начал было Володя.

— … ты там такого не видел, — оборвал Леха. — Я вас сюда привел, я обещал настоящие горы — получайте. Люська, держи хвост пистолетом!

— Я ничего, — сказала Люся, покорно заглядывая в обрыв. — Я держу… Только высоко очень.

— Конечно, высоко, — снисходительно согласился Леха. — Полезем на Ледник — еще выше будет.

— В районе Ледника обнаружены следы снежного человека, — сообщил Володя, желающий сколько возможно оттянуть спуск. — Это где-то здесь.

— Я не верю, — решительно заявила Люся. — Писали, писали — а поймать никак не могут. Сказки все это.

— Все-таки, неизвестно, — воспротивился Володя, разжигая спор. — Леха, как ты думаешь?

— У нас кого хочешь поймают, — сказал Леха.

— Линней внес его в таблицу, — не унимался дотошный Володя. — Карл Линней. Гомо Трогладитус.

— Ну, ладно, — подвел черту Леха. — Отдохнули — и хватит. Пошли!

Леха спускался первым. Легко балансируя, он нащупывал камни ногой, обутой в удобный горный башмак с резиновой рифленой подошвой. Тяжелый альпинистский рюкзак не казался непомерно большим на широких Лехиных плечах, обтянутых нарядной — черной с красным — спортивной курткой.

3

Андрей Ефимкин сидел на земле у глинобитной стены Гульмамадовой кибитки и ел лук. Он ел его как яблоко, с хрустом вгрызаясь в синеватую, скрипящую мякоть луковицы крепкими зубами, откусывая значительный кусок и жуя его с видимым удовольствием. Целая горка радужных луковичных шкурок возвышалась у больших ног Ефимкина. Мягкий теплый ветерок, налетая, нарушал хрупкую стройность горки и катил легкие шкурки по двору.

Гульмамад, подобрав полы затасканного халата, сидел на корточках против гостя. Молча и внимательно наблюдал он за жующим зимовщиком, прослеживал, чуть склонив голову к плечу, скольженье крупных слез, проливающихся из покрасневших глаз Ефимкина и бесследно исчезающих в бороде.

Рядом с Гульмамадом на корточках же сидел сын его, подросток Джура. Он сидел здесь просто так, праздности ради; Ефимкин не занимал его мысли. Время от времени Джура, пошарив за пазухой, выгребал оттуда кекелика и поил его слюною изо рта.

— А соль-то… — с сожалением произнес Ефимкин, жуя.

Гульмамад выразительно взглянул на сына. Джура мигом слетал в дом и вернулся, неся на клочке газеты щепотку зернистой, крупной соли.

— Слышь, Гульмамад, — уныло сказал Ефимкин и обмакнул луковицу в соль. — Кадам-то что ж не идет?

Гульмамад поднялся тотчас и, приставив ладошку ко лбу козырьком, всмотрелся в арчатник, сплошь покрывавший подножье горы, в трехстах метрах от кибитки. Никакого движения нельзя было обнаружить в зарослях, и Гульмамад, убедившись в этом, удовлетворенно отвел ладошку ото лба.