В тени Большого дома - [2]

Бранные слова, сделавшись объектом научного изучения, утратили в его глазах свою отверженность, и он научился произносить их с беспримерной ясностью и изяществом.

Вспоминаю, в связи с этим, такой эпизод. Мы оба подрабатываем на Ленфильме, готовя тексты для дублирования иностранных картин. Нужно было, чтобы русские слова вписывались в движения заграничных губ. В мою студию вбегает взбешенная режисерша дубляжа.

— Игорь, спасай! Кирилл, бандит, смену кончил и смылся, и погляди, что он мне оставил!

На экране начинает крутиться двадцатисекундное кольцо из «Майерлинга». Снова и снова император Иосиф уговаривает своего сына (Омар Шериф) не жениться на простой чешке, снова и снова повторяет, что дети их будут не Габсбурги, а какие-то bastards! Эта губная «б» и следующая за ней «а» видны так отчетливо под усами Джеймса Мэсона. И что же сделал злодей Косцинский? Вписал в текст слово из своего словаря — «выблядки».

— Я не могу выпустить ленту с таким словом, — плачет режиссерша.

Что тут можно придумать? Сказать «бастарды»? Многомиллионный советский кинозритель не знает этого слова. «Незаконнорожденные»? Не вмещается по длине, нет губных звуков. Поломав голову, я совершаю очередную трусливую уступку цензуре и предлагаю слово «па́рии». Осчастливленная режиссерша убегает. Кирилл при встрече обливает меня презрением и насмешками.

И снова через его квартиру на канале Грибоедова потоком идут иностранцы. Приносят книги и журналы, уносят фотопленки с текстами словаря, с романами, пьесами, статьями, стихами друзей Кирилла.

— У тебя есть канал на Запад? — спрашивает меня кто-нибудь из приятелей, отчаявшихся «пробить» (слово из словаря Косцинского) свои вещи в ленинградских редакциях. Я вспоминаю прокуренную, промикрофоненную, перегороженную книжными стенами квартиру Кирилла и с гордостью говорю: «Есть».

Чтобы позакрывать эти каналы, власти начали выкуривать диссидентов из страны. В 1978 г. настала очередь Кирилла. Да и у меня к тому времени набралось достаточно причин для отъезда. Мы гуляли по Вене, он показывал мне места боев, соскальзывал на свои любимые солдатские истории, потом бежал на почтамт и ликовал, получив от кого-нибудь из иностранных своих «связных» очередной рулончик пленки с пометкой: «От Д до З».

Словарь можно было издать уже тогда, в начале 1980-х. Но Косцинский все не мог остановиться, все улучшал, добавлял, уточнял, редактировал гигантскую рукопись. Если словарь наконец выйдет — а надежда на это появилась, — он займет 2 тома по 800 страниц каждый. И кто знает — быть может, «гласность» в России дойдет до того, что реальный язык, на котором говорил многомиллионный народ в годы советской власти, перестанет быть тайной, и плод двадцатилетнего труда Кирилла Косцинского получит доступ даже на полки московских и ленинградских библиотек.

ВАЛЕНТИН И ТАТЬЯНА ТУРЧИНЫ

Мы познакомились с Кириллом, когда была выставка американских издательств в Москве (1977 г.). Алик и Арина Гинзбурги сказали нам, что приехала большая группа американских журналистов, и в том числе несколько дикторов с радиостанции «Голос Америки», и они хотели бы встретиться с инакомыслящими. Решили, что лучше всего это сделать у нас на квартире. Пришло очень много народу. Пришли также Арина и Алик и привели своего друга Кирилла Косцинского, который в эти дни приехал к ним из Ленинграда. Он выглядел немолодым, но был такой жизнерадостный, быстрый в движениях, даже какой-то прыгливый, с очень молодым голосом (хотя и глуховатым). Он хорошо говорил по-английски. Впрочем, многие из гостей говорили по-русски. В конце вечера он, уходя, пригласил нас к себе в гости в Ленигград, обещал показать нам «Достоевские места». Приглашение звучало так дружелюбно и искренне, что мы не забыли о нем. Когда нам дали разрешение на выезд, мы решили съездить дня на три в Ленинград. Списались с Кириллом и поехали.

Встретил он нас, как своих давних друзей, и сразу было ощущение, что приехал в очень гостеприимный дом, где тебе будет хорошо и удобно. На второй день мы отправились в большую экскурсию по Ленинграду — такому, о котором мы и не подозревали. Мы бродили по каким-то улицам, заходили в ленинградские дворы. Здесь жила старуха-процентщица, а здесь — сам Достоевский. По этой улице Раскольников шел на свое черное дело, по этой лестнице поднимался, пряча топор под полой. А на этой площади происходила казнь Достоевского: вот тут он стоял, а потом отсюда выехал царский гонец с помилованием. И все это рассказывалось так живо, что порой мороз пробегал по коже.

Вечерами мы сидели за столом, пили чай по-ленинградски из прекрасных чашек. Кирилл нам рассказывал о своей работе над словарем — у него в кабинете стояла высокая тумбочка, вся забитая карточками. Иногда он доставал какую-нибудь и зачитывал нам разные слова и их значение. Мы тоже внесли свою лепту. Например, с наших слов он записал слово «моцарт». Так в Москве называли машины КГБ, потому что их номера начинались с букв МОЦ. Запомнилось ощущение этой огромной ленинградской квартиры (кажется, раньше она вся принадлежала родителям Кирилла), с множеством соседей, со старинными вещами, еще сохранявшими аромат старого Петербурга.