В тени алтарей - [228]

Другое дело открыто полюбить женщину, вступить с нею в брак. С его точки зрения любовь касалась только их двоих, но брак выходил за пределы личных отношений, ставил любящих в зависимость от общества и поэтому казался невозможным. Ведь общество консервативно, на его стороне традиции и законы. Оно осуждает всех, кто пытается поколебать существующие устои.

Впрочем, поскольку для Васариса вопрос о браке не был актуальным, он интересовался им скорей теоретически и столкнулся с ним случайно.

На многолюдном собрании одной католической организации известный и влиятельный деятель ее публично порочил какого-то бывшего ксендза, который женился и где-то в захолустье преспокойно служил в государственном учреждении.

— Поглядите только, что вокруг нас творится! — воскликнул оратор. — Такому-то (имярек) поручены такие-то ответственные обязанности. Разве может человек, отрекшийся от сана, состоящий в незаконном сожительстве, удовлетворительно исполнять их? И начальство терпит его. И общество никак не реагирует на это. Мы, католики, должны поднять голос и выразить решительный протест и требование, чтобы таких людей немедленно увольняли из государственных учреждений. В порядочном обществе им не должно быть места!

Незаконное сожительство! Вот одно из тех страшных слов, которыми общество клеймит преступивших его законы. Что же оставалось этому бывшему ксендзу? Изменить вере и официально вступить в брак? Но тогда бы для него нашлись еще более жесткие слова осуждения. Всего лучше, конечно, если бы он остался ксендзом и шел проторенной дорожкой. Тогда бы он считался опорой общества и церкви. Васарис знал много таких примеров. Ведь и ему самому Стрипайтис не раз советовал поступать так.

Первая определенно и ясно заговорила о браке и семье Ауксе. Однажды, когда они сидели у нее вдвоем, Васарис был как-то особенно молчалив и озабочен.

— О чем ты думаешь? — спросила его Ауксе.

Ни о чем особенном он тогда не думал и ответил первое, что пришло в голову:

— О нашем будущем.

— Это хорошо, — похвалила его Ауксе, — и я часто думаю о том же.

— Ну и что же?

— Ничего. Мы должны пожениться.

Васарис изумленно поглядел на нее и рассмеялся. Она обиделась.

— Тебе это, в самом деле, кажется смешным?

— Не смешным, но довольно странным, — поправился он.

— Ты меня любишь?

— Ну да.

— И я тебя люблю. Но ведь мы с тобой не дети и не брат с сестрою. Мы знаем, что конечная цель любви — семья.

Но Васарис не хотел с этим согласиться:

— Семья — это цель брака, а любовь может обойтись и без семьи. Признаться, я даже не вижу, каким образом мы бы могли основать семью.

— Об этом надо подумать. Но знай, Людас, что я думаю именно о семье. Никаких других форм отношений между мужчиной и женщиной я не признаю. Если же ты принципиально против брака, то нам придется разойтись.

Это было их первое серьезное расхождение во взглядах. Каждый отстаивал свое. Ауксе, полюбив Васариса и узнав, что она любима, тотчас же задумалась о будущем. Быть в двусмысленном положении любовницы ей не позволяли ни убеждения, ни честь. Она была молода, здорова, красива, богата и, связывая свою судьбу с любимым человеком, хотела обеспечить себе определенное, надежное положение на всю жизнь. Васариса она уже не считала ксендзом, а то, что он был им когда-то, ее мало беспокоило.

Однако Васарис думал несколько иначе. Правда, он любил Ауксе и боялся ее потерять. Но причем здесь семья? Разве не могли они, свободные люди, свободно любить друг друга? Он был художник, поэт, он чувствовал, что в атмосфере семейной жизни ему будет душно. Детский плач, мелкие домашние заботы внушали ему ужас. За свое будущее Васарис не беспокоился: «Э, как-нибудь проживу. А вот если обзаведусь семьей, увязну по уши». Освобождаясь из одних тисков, он боялся попасть в другие.

Пожалуй, Васарис хотел также избежать сурового осуждения и мести католических кругов. Ведь из духовного сословия можно выйти незаметно, тишком, но если он женится, скандал на всю страну неизбежен. Пока он одинок, ему не страшны ни месть, ни осуждение, а когда обзаведется семьей, все станет сложнее. Наконец, если у него будет сын, не осудит ли он родителей, и не разыграется ли драма, похожая на ту, что он написал?

Вообще, прежде чем принять какое-либо решение, Людас Васарис обыкновенно долго его обдумывал и взвешивал; и на этот раз он поступил так же. Ауксе, зная эту особенность его характера, терпеливо ждала конца размышлений; а между тем все складывалось так, что они могли бы уже теперь пожениться.

Обстоятельства действительно благоприятствовали им. Во-первых, литературные удачи внушали Васарису уверенность в себе и позволяли, ни на что не глядя, идти своим путем. По возвращении из отпуска он предложил государственному театру свою драму, ее сразу начали готовить к постановке, и премьера состоялась на рождество.

Критика отнеслась к ней благожелательно. Католическая печать расхвалила пьесу даже больше, чем свободомыслящая, и не обнаружила в ней никаких либеральных мыслей и тенденций. Как же, ведь автор — свой человек. Однако не все обстояло так благополучно, как это казалось сначала Васарису.