В темноте - [3]

Да, я была принцессой. Такой была моя жизнь.

Очень трудно представить себе, что произошло со Львовом во время советской оккупации и как искалечили его немцы, но город моего детства был прекрасен. В нем было столько увлекательных занятий, столько вкусной еды, столько интересного. Как горько было видеть, как он разрушается сначала под русскими, потом под немцами! Изменения были заметны даже ребенку. Чуть ниже по улице от нашего дома находился парк, куда в хорошую погоду почти каждый день меня водила няня. Мы приходили в парк, няня садилась на лавочку и ждала, пока я наиграюсь с подружками. Летом, при открытых окнах, мы всегда слышали доносившиеся из парка песни и детский смех. После прогулки можно было играть в маленьком дворике за домом, пока не позовут ужинать. Зимой покрытые первым снегом тихие и безлюдные улицы были прекрасны, как картинки с открыток.

У меня была чудесная жизнь, только вот няню я недолюбливала. Это был единственный минус тогдашней жизни. Она была слишком строга. Она никогда не смеялась. У нас в семье всегда было много смеха и шуток, и поэтому компания угрюмой няни нагоняла на меня тоску. Мне с ней было неинтересно. Помню, она все время пыталась меня кормить, а я есть не хотела. По крайней мере не хотела есть, когда меня кормила она. Я набивала едой щеки и выплевывала, когда думала, что няня на меня не смотрит. Наверно, я просто так бунтовала, потому что при маме я себе такого не позволяла. Равно как и при горничной. Ее звали Мариша, и она частенько говорила маме:

– Госпожа Хигер, не понимаю, в чем дело. С няней она напрочь отказывается есть, а с вами управляется с едой за пять минут!

Мои родители держали магазин тканей «Текстильные товары Гольда» на улице Боимов, одной из первых еврейских улиц Львова. Торговали на этой улице в основном евреи. Хозяева магазинчиков и лавок чаще всего жили прямо в расположенных над ними квартирах. Большинство жителей района тоже составляли евреи. Но в магазин наш ходили все. Христиане, украинцы, русские… это не имело никакого значения. У родителей были хорошие клиенты всякого происхождения. Мама работала в магазине полный день, что в те времена было довольно необычно, но меня это совсем не удивляло. Как работают другие женщины, я просто не знала, и все тут. Бабушка, мамина мама, тоже работала с утра до вечера, и поэтому я не видела в этом ничего странного. Дедушка с бабушкой тоже торговали текстильными товарами, а магазин родителей был чем-то вроде филиала.

Больше всего я любила ходить с няней в родительский магазин и ждать, когда у мамы кончится рабочий день. Ах, как я любила бывать в магазине, наполненном восхитительными тканями, интересными сопутствующими товарами и упоительными запахами. А сколько там было покупателей! Полки были забиты гигантскими рулонами тканей, и мама снимала то один, то другой, когда покупатели просили показать узор. Она расстилала ткань на большом столе и разглаживала ее ладонями. Все это она делала четкими движениями настоящего профессионала. Меня распирало от гордости за маму, работающую на таком важном посту, и я с восторгом наблюдала за ее величавыми движениями, пока она помогала людям выбрать ткани или придумать, как из них что-нибудь сшить. Люди приходили в магазин с радостным волнением, ведь этот визит сулил появление в доме новых красивых штор или шикарного платья. Это было место, где люди готовились стать счастливыми.

В иные вечера я ждала маму, сидя на ступеньках у входа в магазин. До сих пор помню, как одна из постоянных покупательниц, проходя мимо меня, спросила, какой цвет мне нравится больше всех. Она обратилась ко мне по имени – Крыся. Так меня звали все, кроме папы, который называл меня Кшисей. Первое – это популярное уменьшительное от имени Кристина, знак близких и доверительных отношений, а второе – проявление безмерной родительской любви. В польском языке эта разница заметна сразу. Я ответила, что люблю желтый, и, сделав покупки и снова проходя мимо меня, сидящей на крылечке перед магазином, эта женщина вручила мне небольшой кусочек желтой ткани. Это была сущая мелочь, как-то использовать такой кусочек можно было разве только в моем кукольном домике, но женщина сделала этот подарок, просто чтобы увидеть мою улыбку.

Каждое лето мы уезжали за город. Так во Львове делали многие евреи. Мы с семьей моей тетушки снимали дачу и жили там два месяца. Отец в будние дни возвращался во Львов, а мама не работала все лето. Мы жили в чудесном месте. Куда ни глянь, везде желтые подсолнухи – гектары подсолнухов! Как же я их любила! Львиную долю времени я бегала туда-сюда по этим полям, погрузившись в мир своих фантазий. Помню, в один из дней меня попросили сделать что-то по дому, но я наотрез отказалась. Женщина, сдававшая нам дачу, хорошенько отругала меня и сказала:

– Если не будешь слушаться, придет Баба Яга и заберет тебя к себе.

Я напугалась… и все равно не послушалась. Я не стала ничего делать и убежала играть дальше. Мне, конечно, было страшновато, но и дерзости было не занимать.

Моему отцу, Игнацию Хигеру, как мне кажется, не очень-то нравилось работать в магазине. Магазин приносил хороший доход, и за это отец был благодарен, но, будь его воля, он бы занялся чем-то другим. Отец был очень умным человеком, обладал острым творческим умом и кандидатскими степенями в области философии и истории. Он мог бы достичь огромных высот, если бы не учился в те времена, когда для евреев существовал запрет на определенные профессии. Эти ограничения были следствием правительственного плана