В. Теккерей - [4]

Известности Теккерея не мало способствовал целый ряд небольших, но очень остроумных статеек, которые он от времени до времени помещал в издававшемся в Лондоне иллюстрированном юмористическом журнале «Понч». Из этих очерков особенно обратили на себя внимание юмористические очерки под заглавием «Книга снобов», (См. т. III). По-видимому, Теккерей хотел окрестить этим именем людей с нравственно-ненормальными взглядами, людей, которых можно найти «на каждой ступени нашей смертной жизни», но которых больше всего среди аристократического общества, Человек, который ест горошек с ножа – сноб, акробат благотворительности – сноб. Сноб уважает человека выше его стоящего и презирает стоящего ниже, независимо от их нравственных качеств. Он с полным сознанием находит естественным низкопоклонничать перед первым и оскорблять второго. В семью снобов Теккерей включал королей, принцев, лордов, военных, литераторов и т. д. Эти статьи, печатавшиеся в довольно распространенном журнале, не могли не обратить на себя внимания уже по одному тому, что не было, кажется, класса, которого не затронул бы здесь Теккерей, начиная с самого могущественного. По его собственным словам, в этих очерках он «разносил все человечество», и делал это остроумно. Особенно доставалось аристократии. С негодованием называет он слова «аристократия, привилегии, светский тон» и т. д. нелепыми, гнусными, нехристианскими выражениями, доказывает, что «табель о рангах и чинопочитание – ложь и пустяки, которыми могли заниматься церемониймейстеры прошлых веков». требовал «организации равенства в обществе».

«Книга снобов» и «Описание путешествия от Корнгиля» положили начало известности Теккерея. Ими можно закончить первый период литературной деятельности, в течение которого знаменитому впоследствии сатирику приходилось бороться с самой горькой нуждой, с тяжелой неизвестностью. В то время, как имя Диккенса сравнительно еще очень молодого человека гремело до всей Англии еще в 1837 г., скромное имя Теккерея было известно очень и очень немногим. Такому различию в литературной карьере этих двух не уступающих друг другу писателей способствовало, быть может, то обстоятельство, что первое время главное внимание Тевкерея обращено было на живопись, что литература являлась для него занятием второстепенным. Могло также иметь значение и разница в характере обоих писателей, на которую указывает Троллоп. В то время, как Диккенс был самоуверен, энергичен, бодр и жизнерадостен, Теккерей всегда сомневался в своих силах, таланте и способности с усидчивому труду, Издатель, возвращавший ему какую-нибудь статью, жаловавшийся на то, что его книги не покупаются и не читаются, приводил Теккерея в самое искреннее уныние, заставлял его сомневаться в своих способностях, таланте и т. д. Прямодушный и «бесхитростный», как его однажды назвали, Теккерей никогда не скрывал таких уколов его авторского самолюбия и самым добродушным образом жаловался на свою судьбу всем знакомым.

Любопытно, что первое крупное произведение Теккерея, сразу доставившее ему огромную известность, «Ярмарка тщеславия» (См. т. IX и X), было отвергнуто редактором одного журнала, в котором автор пытался его напечатать. К счастью, Теккерей не поверил вкусу этого ценителя и решил издать роман отдельно, выпусками, как это делал Диккенс. Первый выпуск вышел в начале 1847 года, а последний лишь в конце 1848 года. Каждый выпуск ожидался с большим нетерпением и прочитывался с интересом. Друзья Теккерея и все, следившие за его литературной деятельностью, отнеслись к этому произведению с восторгом и предсказывали автору блестящую будущность, но большинство критических журналов и публика встретили первые выпуски довольно холодно. В романе Теккерея было слишком много нового, слишком уж он был не похож на романы Бульвера и Вальтер Скотта, которые пользовались в то время громадным успехом. Начать с того, что новый роман был «без героя», как это заявил сам автор. Роман без героя, который бы совершал разного рода подвиги, красиво говорил, что нужно карал, где можно торжествовал, такой роман казался и публике, и критике чем-то неестественным. Кроме того, действительность, серая будничная жизнь рисовалась здесь так просто, естественно, так реально и живо, что публика не знала, видеть-ли в новом произведении роман или же сатиру? Публика не знала, как отнестись к произведению, в котором описываются деяния не людей добродетельных, а, совершенно вопреки всякого рода традициям, выводятся разного рода снобы, плуты, негодяи, пьяницы, которые, сверх того, еще почти не наказываются. Гордые британки негодовали на Теккерея за то, что он нарисовал симпатичную Амелию какой-то глупенькой, как бы желая этим показать, что мужчинам могут нравиться только глупые женщины…

Отзыв такого авторитетного журнала, как «Эдинбургское Обозрение» сразу изменил отношение публики к новому произведению Теккерея. «По нашему мнению, – писал критик, – „Ярмарка тщеславия“ – произведение, хотя еще неоконченное, но стоящее неизмеримо выше всех других произведений того же автора. главная прелесть этого произведения состоит в полном отсутствии в нем манерности и аффектации, как в стиле, так и в чувстве; в добродушной бесцеремонности, с которой автор обращается с читателем; в полнейшей беззаботности, с которой он высказывает свои мысли и чувства по поводу каждого события рассказа, как будто совершенно уверенный, что не скажет ничего грязного или недостойного, ничего такою, что потребовало бы вуалирования, позолоты или прикрытия приличной одеждой… С другой стороны, он никогда не настаивает слишком сильно на чем бы то ни было, же прибегает к слишком усиленной разработке; он сыплет свои тончайшие замечания и счастливейшие объяснения, как Бокингам сыпал свои жемчуга и предоставляет внимательному наблюдателю подбирать их. Его эффекты всегда здравы, целостны, законны, – и нам нет надобности прибавлять, что в его произведениях мы никогда не встречаемся с физическими ужасами писателей школы Эженя Сю или мелодраматическими злодеями… Его пафос (хотя не такой глубокий, как пафос Диккенса) необыкновенно изящен, может быть, главнейшее потому, что он борется с ним и как будто стыдится, что публика заметит его сантиментальное настроение; но попытка его являться в этих случаях стариком или философом остается бесполезною попыткой; и, читая его, мы не раз с удивлением видели подтверждение той истины, что изящная и добрая натура, при самой высокой гордости своим умом, все-таки платит дань сердцу».