В тебе моя жизнь... - [373]

— Вызов? — удивленно переспросил ее Анатоль, а потом вспомнил, о чем она ведет речь, и опять улыбнулся ей, гладя ее по щеке. — Успокойтесь, моя дорогая, я стреляться не намерен.

Марина облегченно вздохнула и отпустила его рубаху, позволяя мужу вернуться на подушки, что тот и сделал, прошептав при этом едва слышно: «По крайней мере, нынче убежден в том!». Она не стала более вслушиваться в его пьяную, бессвязную речь и, слегка улыбнувшись Федору, что стягивал с барина второй сапог, вышла из спальни супруга.

За завтраком Марина была одна — Анатоль еще не проснулся, а Катиш сказалась больной и отказалась наотрез покидать свою комнату, заперев дверь изнутри и не допуская к себе даже собственную горничную. Марина послушала немного под дверью, как та ходит по комнате, что-то бормочет неразборчиво, плачет то во весь голос, то тихо. Но требовать, чтобы Катиш открыла дверь, она не стала, предоставив эту прерогативу своему супругу. Ей казалось, что ныне золовке лучше побыть наедине с собственными мыслями, и даже на благо той, что Анатоль так загулял прошлой ночью.

Какое-то странное спокойствие вдруг снизошло на Марину в это время. Она вспомнила слова Анатоля, что он не будет стреляться в фон Шелем и мысленно благодарила Господа, что тот вразумил ее супруга. Но ее благодушие исчезло без следа к вечеру, когда в их дом прибыли Арсеньев и Сергей. Анатоль заперся с ними в кабинете, откуда по истечении некоторого времени стали доноситься возбужденные громкие голоса.

— Démence! C'est de la démence![527] — горячился Арсеньев. — Нет, я решительно отказываюсь ….

Далее он понизил голос, и до Марины, напряженно прислушивающейся к голосам в кабинете в своей комнате, не донеслось более ни звука. Она нервно сжимала руки, борясь с огромным желанием подослать к дверям горничную, чтобы разузнать, что происходит там, внутри кабинета, что замышляют господа.

— … обстоятельства дела…, — донеслось до нее снова. Этот громкий голос уже принадлежал Сергею. — Без этого никак! Ты обязан…

Вскоре приоткрылась дверь кабинета. Посланный лакей, минуя комнаты барыни, шепнул ей, что зовут барышню. Даже не зовут, а требуют, ибо барин пригрозил, что силком приведет ее в случае отказа. Но на Катиш угроза не подействовала — она передала, что испытывает страшнейший приступ мигрени, сожалеет весьма, но из комнаты не выйдет. Это вывело Анатоля из себя. Марина видела через распахнутые створки дверей, как он пронесся мимо ее половины к спальне Катиш и забарабанил в дверь кулаком, так и сыпля угрозами в адрес сестры. Она поспешила подойти к мужу и положить ему руку на плечо.

— Дорогой, успокойтесь, дорогой мой! В доме люди, — а потом тихо добавила. — Я сама переговорю с ней. Женщина скорее откроется женщине, чем разъяренному мужчине.

Анатоль признал ее правоту, слегка пожав ее руку, улыбнулся ей немного нервно. А потом шагнул в кабинет, и Марина последовала за ним, твердо убежденная узнать наконец, что происходит там, за закрытыми дверями. Арсеньев тут же поспешил к ней поприветствовать ее, забросал ее вопросами о ее здравии и о ее дочери, выглядел при этом таким беспечным, словно дело, по которому он прибыл сюда из Киреевки, был сущим пустяком и вовсе не тревожил его. А вот взгляд Сергея, как она не пыталась поймать его, был неуловим для нее — он то и дело отводил его в сторону, едва Марина поднимала глаза на него. Значит, дело все же серьезное. Значит, от нее что-то скрывают. Сердце Марины вновь сжалось в каком-то странном предчувствии.

— Вы ведь зайдете ко мне? — попросила она Анатоля, прежде чем удалиться в свои комнаты. — Мне нужно кое-что обсудить с вами.

— Непременно, мой ангел, — заверил ее муж, легко касаясь губами ее лба. Марина стремилась всеми силами не смотреть в этот миг супружеской ласки на Сергея, зная, что ему невыносимо тяжело присутствовать при этом сейчас.

Она прождала мужа еще пару часов, пока мужчины заканчивали свой произвольный совет, готовила речь и обдумывала, как лучше преподнести Анатолю те пути бескровного разрешения этой ситуации, что пришли к ней прошлой ночью.

Но переговорить им так и не удалось — едва Анатоль переступил порог спальни жены, в комнаты Марины прибежала переполошенная нянька их дочери с дурной вестью — Леночки, набегавшейся нынче на солнцепеке в саду вдруг поднялся жар. Обеспокоенные родители поспешили в детскую, где девочка никак не могла уснуть из-за того, что кровь в ее теле была столь горяча.

Марина едва сдержала слезы, заметив, как безвольно Леночка сидит в своей кровати, прислонившись спиной к стене, как слушает вполуха сказку, что читала бонна. Она нервно сжала руки, пребольно ущипнув себя за кожу тыльной стороны ладони, чтобы не разрыдаться во весь голос, так ей вдруг стало страшно. За что, Господи? За что мне такие напасти?

Но она взяла себя в руки, присела рядом с дочерью и крепко обняла ее. А после сама обтирала ее холодной водой, сбивая жар, аккуратно гладя ее нежную кожу мокрой тряпицей. Приехавший по вызову доктор никаких признаков опасных болезней не нашел и заверил охваченных тревогой родителей, что если завтра жар спадет, то это явное последствие долгого пребывания на жарком солнце, только и всего. Он одобрил обтирания водой, чтобы сбить жар, пожиравший тело малышки изнутри, прописал обильное питье («Лучше всего клюквенный морс, мадам. У вас ведь осталась засушенная клюква? Или слабый кислый лимонад!») и покинул дом Ворониных.