В те дни на Востоке - [56]

— Может и такое случиться, — разговорился Иван.

— Если это произойдет, нам с вами — гроб с музыкой, — помрачнел Винокуров. — С эмигрантами еще как-то будут считаться, а с нами разговор короткий.

Померанцев решил утешить своего приятеля.

— Ничего, Юрий Михайлович, раньше времени умирать не будем. Поживем — увидим. Может, японцы вперед выступят и спутают все карты.

Из всех тех, с кем познакомился Померанцев в разведшколе, ему больше нравился инструктор по рукопашной борьбе Аркадий Кутищев, человек без семьи и определенной профессии. Из его рассказов Иван знал, что Кутищев когда-то участвовал в ограблениях магазинов. Затем вступил в фашистский союз и выполнял задания Родзаевского. Его идеалом, как он говорил, было: «Для себя, в себя и на себя».

У Померанцева с Кутищевым интересы совпадали, когда дело касалось прекрасного пола. Как-то Иван сказал:

— Аркаша, ты бы познакомил меня с красотками страны восходящего солнца. Я так много слышал о них.

— Всегда пожалуйста.

Вечером они забрели в кабаре. На подмостках играл джаз. За столами сидели русские и японцы. Кутищев заказал коньяку, закуски. Тенор в черном фраке пел грустную эмигрантскую песенку.

Занесло тебя снегом, Россия, Запушило седою пургой.

И печальные ветры степные Панихиду поют над тобой.

Ни следа, ни пути, ни дороги Нам не видно теперь впереди, И устали бродить наши ноги По дорогам нам чуждой земли.

Не дойти до тебя, Русь родная, Только можем теперь в кабаке Плакать мы, о тебе вспоминая, И топить свое горе в вине.

— Ты еще не знаешь, что за болезнь — ностальгия? — спросил Кутищев.

— Впервые слышу.

— Тоска, братуха, по родине. Вот вроде неплохо живу, а душа рвется в родные края. Детство у меня прошло в Иркутске. Посмотреть бы на Ангару, на священное море Байкал, половить омульков. А здесь все чужое. И мы как гости нежеланные.

Померанцев не узнавал Кутищева: глаза его погрустнели, размякло черствое сердце.

— Кой черт заставил тебя бежать сюда? У тебя что здесь, отец-фабрикант? — заплывшее лицо Кутищева перекосилось от усмешки.

— Хватит, Аркаша, надоело.

Из-за стола, где сидели японцы, поднялся пьяный офицер. Размахивая руками, он заговорил, обращаясь к русским:

— Мы есть сыны солнца, а вы — наши слуги. Вы будете делать, что мы захотим. Сегодня у нас Харбин, завтра — вся Азия…

— Самурай, — сказал Кутищев, когда японец под одобрительные возгласы своих собратьев опустился на стул. — Привыкай, Ваня, к эмигрантской жизни. До прихода японцев мы говорили: «С нами бог и три китайца». Теперь говорим: «С нами бог и три японца». Раз попал в собачью стаю — лай, не лай, а хвостом виляй. Сейчас японцы здесь господа. А до их прихода мы здесь пировали. Родзаевский был царь и бог. Купцы перед ним шапки ломали. Скажет нам: у такого-то богатея сынка похитить. Мы это дело провертываем, а потом предъявляем отцу счет на столько-то тысяч гоби… Как-то вызвал меня Родзаевский. В кабинете у него японский жандарм сидел. Задание, говорит, тебе важное. Какое? Убить японского часовщика Тояму. Спрашиваю: «За что же бедного старика?» «Потом, говорит, узнаешь». Ночью стучусь к часовщику. Срочно, мол, надо исправить часы. Уплачу любые деньги. Открыл старик. Я ему нож в спину. Утром на улицах появились объявления: «Китайцы убили гражданина Японии. Если не будут найдены убийцы, будут проведены массовые аресты». Много тогда пострадало богатеньких китайцев, а их имущество и деньги были реквизированы японцами. Вот так-то, Ваня, мы жили. А теперь не то…

Кутищев опрокинул рюмку, смачно крякнул.

— Есть у меня одна идейка. Только, чур, не забывать друга, если что выгорит. Хочешь? Скажу.

— Ну говори.

— Ты хвастал, что танцевал на банкете с дочкой господина Пенязева.

— И что из этого?

— Глянется?

— Мне-то нравится, а вот как я ей.

— Поглянешься и ты ей. С твоим ликом не то, что с моим рылом, графиня не откажет. Так вот, сумей к ней подкатиться, и жизнь твоя забурлит, как вода в горной реке. Глядишь, еще Пенязев наследником тебя сделает и выдернет из этой ямы. У него же связи с Родзаевским и самим атаманом. Понимать, надо…

Идея жениться на Маше Померанцеву показалась заманчивой. Но как это осуществить? До сих пор он встречал равных себе, а здесь — дочь купца.

— Попробую, Аркаша. Только ты мне не мешай.

— Я тебе мешаю? Эх ты, хрен нетертый! Ладно, за мою идейку. — Кутищев плеснул в рот порцию коньяка и взглянул на свои часы. — Пора развлекаться. — Он подозвал официанта-японца, показал два пальца. — Мадам…

К столу подошли две молодые японки в Длинных кимоно, туго перетянутые широкими, как шарф, поясами, в мягких без каблуков гета. Поклонившись, они сели на предложенные места. Кутищев произнес несколько японских фраз, мол, давайте знакомиться.

— Минэко, — представилась севшая рядом с Померанцевым. Иван еще не встречался с японками. Какой-то далекой, сказочной казалась она ему в этом шелковом, в ярких цветах кимоно. Только на бледно-желтых щеках ее не проступал живительный румянец. Зато искусно уложенные волосы чернели, как вороново крыло.

«Эх, Минэко, Минэко, — умилялся Иван, все еще не решаясь притронуться к этой сказочной красавице. А она улыбалась агатовыми, полными таинства глазами. Из-за приоткрытых ярко накрашенных губ белели ровные ряды зубов. Иван несмело обвил рукой ее талию, коснулся груди, ощутив два маленьких комочка. «Не то, что у русских», — подумал он.