В тайге стреляют - [2]

Он поймал Назарку за воротник рубашки и рванул к себе. Подросток испуганно закричал.

Невдалеке, около телеги, возился Тарас, прилаживая на ось колесо. Этот неразговорчивый русский появился здесь совсем недавно. Рассказывали, будто Павел привез его специально, чтобы он мастерил разные диковинные вещи для построенного недавно большого дома.

Сын Уйбаана несколько зим провел в городе и в наслеге хотел жить по-городскому. Он выстроил вместительный рубленый дом с четырехскатной тесовой крышей. Ставни были покрашены белой краской. Но Уйбаан наотрез отказался переселиться в «большой балахган», и сбоку пришлось специально для него пристроить юрту.

Высокий медлительный Тарас с утра до вечера был занят возле амбара, где сделал себе нечто вроде верстака. Вокруг валялись стружки, и от них приятно пахло сосной. Однако подросток почему-то побаивался русского и близко к нему не подходил. У Тараса были длинные жилистые руки, русые волосы, странный, по Назаркиным понятиям, голубой цвет глаз и короткие, щеточками, усы.

Когда Назарка громко вскрикнул, Тарас оторвался от работы, распрямил спину и исподлобья глянул на хозяина. Павел, мерно взмахивая зажатой в кулаке уздой с серебряной накладкой, стегал Назарку. Около хотона безмолвно стоял хамначит[3] Хабырыыс. Кто-кто, а он-то на себе не один раз испытал, насколько тяжела рука у молодого тойона.

Тарас отложил колесо и, твердо ступая босыми ногами, подошел к Павлу.

— За что бьешь? — глухо спросил он.

— Тебе какое дело? — огрызнулся разгоряченный тойон.

— Оставь мальца! — наливаясь краской, попросил Тарас. — Его не бить — учить надо. Он же еще несмышленый!

— Ты кто такой? — повернулся к рабочему Павел. — Иди, знай свое дело! — И он снова занес узду, но Тарас поймал его за локоть.

— Отпусти мальца! — уже с угрозой произнес он. — Ты же человек, понимать должен. Скотину колотишь, и та ревет!

Видно, сила у Тараса была немалая. Под рукавом рубашки взбугрились мускулы. Лицо Павла исказилось от боли. Он попытался вырваться, но не смог и, захлебываясь от бешенства, заорал:

— На меня!.. На меня!.. Убью!.. Убирайся! Сейчас же! Вон от меня... Каторжник!.. Бандит!

— Хоть сегодня уйду! — спокойно ответил Тарас.

Павел не заметил, как выпустил Назарку. Тот на четвереньках, всхлипывая, уполз от разъяренного хозяина.

— Сейчас же уходи! — все больше распалялся тойон. Глаза его налились кровью. — И хлеба не дам, и денег не дам! Ничего не дам тебе, разбойник!.. Убить тебя надо!

— Мне собраться — только поясок затянуть! — усмехнулся Тарас. — Полторы недели у тебя живу. Когда нанимал, обещал хорошо кормить. А чем кормишь? Молоком, которое от телят остается, да прокислой сорой[4]... Уговаривались, что десятку мне наперед дашь. Где она? А разве я уже мало переделал? Ничего, скоро с вас спросят! Новая власть объявилась...

Он отвернулся от Павла и зашагал к амбару.

Хамначиты собрались в юрте. В ней было полутемно, пахло застоявшейся сыростью и перепревшим навозом. В камельке тускло краснели угольки. Никому не хотелось подбросить в затухающий очаг дрова. В открытую дверь тянул сквозняк и поднимал с огнища пепел. Серые пушинки, раскачиваясь из стороны в сторону, плавно опускались на пол.

Наступила пора ужина, и хамначиты уселись за низкий шаткий стол, стянутый для прочности сыромятными ремешками.

— Хозяин Тараса выгнал, — ни к кому не обращаясь, тихо промолвил Хабырыыс. — За Назарку он заступился... Ничего не дал русскому. Убить пообещал его.

Огонер Кылтас повернул к говорившему изборожденное морщинами лицо с глубоко запавшими глазами и спросил:

— Правду сказал?

Хабырыыс невесело усмехнулся:

— Хорошей вести трудно поверить, а плохая всегда бывает правдой!

— Даже поесть ничего не дал? — продолжал спрашивать старик.

— Разве вы не знаете Байбала? Он сказал, что, если русский не уйдет, ночью в него будут стрелять!

Кылтас не спеша вынул из прохудившегося от долгой службы кожаного мешочка ячменную лепешку и полупустой туесок с маслом, заткнутый пучком увядшей травы. Это был обычный ужин хамначитов. Все с жадным нетерпением следили за размеренными движениями старика. А тот аккуратно разломил лепешку надвое. Одну половину отложил в сторону и произнес:

— Это русскому. Он такой же несчастный, как и мы.

Никто не проронил ни слова. Старик взял туес, ножом извлек из него масло и разделил на две части. Оставшуюся половину лепешки он разломил по числу едоков. Принесли котел с кипятком, и все принялись за еду...

На душе у Тараса было сумрачно, но он не подпускал к себе отчаяние — не привыкать. В городе его ждут пятеро детей и жена, а он вернется пустой. Впрочем, тойон вряд ли бы рассчитался с ним честно. Про богачей Цыпуновых ходила худая молва. Тарас угрюмо перешагнул высокий порог юрты и, стараясь не смотреть на работников, прошел в угол, где стоял его сундучок с инструментами.

Старый Кылтас, которого все уважали за справедливость, мудрость, поднялся из-за стола и протянул Тарасу половину лепешки, густо намазанную маслом.

— Хозяин тебе ничего не дал. Богатый — скупой, а у бедного нечем поделиться, — сказал он на ломаном русском языке. — Вот возьми. Дорога длинная... У нас больше ничего нет.