В тайге стреляют - [16]

— В город жаловаться буду! — почему-то шепотом пригрозил Уйбаан.

— Жалуйся, жалуйся! — ощерив в улыбке зубы, издевался Павел. — Там тебя только и ждали. В городе новая власть, не наша! Большевики тебе посочувствуют...

Уйбаан собирался что-то возразить, но, заикнувшись, осекся на первом звуке. Судорожно скрюченными пальцами потрогал ключи. Они звякнули протяжно и жалобно. Уйбаан никак не мог в мыслях даже представить, что его богатствами будет распоряжаться кто-нибудь другой, хотя бы и сын.

— Давай ключи!

Павел шагнул к отцу и протянул руку с растопыренными пальцами. Старик не ответил.

— Давай ключи! — требовательно повторил сын.

Павел вплотную подошел к отцу и уставился на него давящим, немигающим взглядом. Уйбаан видел, как наливались кровью глаза сына, и в ужасе попятился. Старику подумалось, что сын вот-вот вцепится ему в горло и задушит.

— Что ты! — зашептал он побледневшими губами. Не сводя расширившихся глаз с сына, торопливо зашарил рукой по поясу. — Не дам! — кликушески выкрикнул он. — Не дам!

— Нет, дашь!

Павел рванул старика за плечо так, что у него мотнулась голова.

— Ты что, Пашка! — забормотал сразу обмякший Уйбаан.

— Ключи!

— Бери... Только ты сумасшедший... Прямо сумасшедший!.. Как можно...

Старик, обессиленный, опустился на пол посредине юрты и всхлипнул. Павел сгреб тяжелую связку звякнувших ключей, спрятал в карман. Затем молча повернулся и вышел, даже не взглянув на отца. Пораженный происшедшим, Уйбаан словно окоченел. Его остекленевшие глаза неподвижно уставились в одну точку, но ничего не видели.

Тем временем Павел вышел во двор, окинул посветлевшим взглядом зашторенное тучами небо, шумно высморкался и почти весело произнес:

— Ну и старик, дьявол прямо!.. Теперь и начинать можно.

Затем он громко, от души рассмеялся, представив себе перекошенное в страхе лицо отца, его прыгающий, срывающийся голос.

«Не беда! Стар уже! — успокоил себя Павел. — Свое отжил!»

Он властным, хозяйским взглядом окинул обширное подворье и, твердо ступая, зашагал к амбару.

— Ступай сюда! — приказал Павел хамначиту Семену таким тоном, что тот вдруг согнулся так, как никогда не сгибался перед старым хозяином.

Шли дни. Знойное лето незаметно перешло в осень с ее душистыми запахами вянущих трав и ароматом поспевших ягод. Золотистые, красные и багряные листья с легким печальным шелестом устилали землю, раскрасив ее в многоцветный узор. По ночам слышалось призывное кряканье собирающихся в отлет уток. С зарею на юг, в теплые страны, со свистом проносились торопливые табунки. Оголились березы. Уныло поникли их гибкие тонкие ветви. Дождем посыпалась желтая хвоя с лиственниц. В лесу стало светлее, просторнее и тише. Только ели да сосны стали как будто еще зеленее, готовясь к суровым, трескучим морозам.

Назарка, худой, побледневший, смотрел вокруг, словно все эти знакомые с детства места видел впервые. После тяжелого, спертого воздуха юрты грудь вздымалась легко и свободно. Лесной воздух был опьяняюще чист. Сегодня Назарка впервые после болезни вышел из юрты и остановился у дверей, врасплох захваченный красотой осеннего утра: окружавшая алас тайга оделась в предзимний, самый яркий из всех времен года наряд.

«Долго я, однако, лежал! — подумал Назар полуиспуганно, полуудивленно. — С месяц, поди, будет. Ого, много!» — свистнул он.

На его свист из-за юрты, уже обмазанной к зиме навозом с глиной, вылетел мохнатый черный ком и с радостным визгом прыгнул Назарке на грудь. Паренек едва устоял на ногах. Как это он забыл о своем верном четвероногом друге?

— Пранчик! — воскликнул Назарка обрадованно. — Не забыл меня, Пранчик?

Собака, взбудораженная встречей не меньше хозяина, виляла пушистым хвостом, негромко подвывала, припадала на передние лапы, прогибая спину. Назарка гладил ее густую, свалявшуюся в комки шерсть, трепал за стоячие уши. Пранчик облизал ему нос, щеки, подбородок.

Из юрты вышла мать, маленькая, худенькая. Несколько прядей седых волос выбилось из-под платка. Она ласково глянула на сына, приветливо улыбнулась и, шлепая прохудившимися торбасами, направилась в амбарушку.

Назарка доволен. Кругом так хорошо, все рады ему. Только не слышно тягучего мычания коровы и по утрам уже не пахнет навозом и парным молоком. А так все осталось по-старому.

— Назарка! — послышался голос матери. — Обед отцу отнесешь?

— Конечно! — охотно согласился тот.

— Он около пашни жерди рубит.

Назарка взял старый, задымленный котелок с жидкой болтушкой из муки и заболони[15], в которой плавало несколько кусков зайчатины, половину сухой ячменной лепешки и, кликнув Пранчика, пошел. Больная рука у него действовала хорошо, как и раньше, и лишь два розовых рубца напоминали о ранении. К счастью, пуля не задела кости.

Еле заметная узкая тропинка причудливо извивалась под могучими обомшелыми деревьями. Мох, густо унизавший нижние, отмершие ветви, свисал длинными растрепанными косами. Под вековыми сводами тайги царил сырой полумрак. Даже в жаркие летние дни здесь было прохладно. Вершины деревьев сомкнулись и ловили живительные солнечные лучи высоко вверху, не оставляя земле ничего. Пахло застоявшейся прелью. Ноги бесшумно ступали по опавшей лиственничной хвое.