В тайге стреляют - [140]

— Он, поди, нарочно сказал, чтобы отрядники поверили и сдавались? — спросил Басыкка.

— Амнистию объявило правительство Якутской Автономной Республики! — с гордостью пояснил Назарка. — Наше правительство, народное, якутское!.. Первым пароходом товаров много привезут. Советская власть справедливые цены установила. Никто не посмеет их нарушить!

— Оннук! Оннук! — рассеянно подтвердил Басыкка, думая о чем-то своем. — Славно бы было...

В стаканах давно остыл крепко заваренный чай. Перед Назаркой стояла фарфоровая чашка с отбитой ручкой. В нескольких местах чашка треснула. В иных краях эта посудина за ненадобностью давно бы оказалась на свалке. Но в хозяйстве якута-бедняка такими ценностями не разбрасывались. Попробуй купи новую — сколько она стоит! Искусно стянутый узкими полосками жести, фарфор продолжал исправно служить людям.

В юрте надолго установилась тишина. Старушка Хоборос, внимательно слушавшая разговор, сделала вывод, что приехавший из города коренастый якутский паренек — важный начальник новой власти. Это ее встревожило и озадачило. Зачем он нежданно-негаданно нагрянул к ним?.. Хоборос переводила взгляд с Назарки на мужа, ожидая продолжения беседы. Зачем Басыкка так откровенен и резковат в своих суждениях?..

Вторично протянуть руку к табаку у старушки не хватило смелости. Она сосала пустую трубку, опуская в нее алые угольки. Назарка заметил это, протянул Хоборос кисет и сказал:

— Кури, эмээхсин! Меня не спрашивай, бери, когда захочешь. Скоро табаку у вас будет вдоволь!

— Ой ли, приятель!? — покачал головой старик. — Наш наслежный ревком бывает у нас, мунньах[64] собирает. Толмачит много, еще больше сулит. Послушаешь его, скоро сохатый сам во двор к тебе прибежит — готовь нож да посуды побольше. Наше правительство, говоришь? Хорошо, если народное. И товары, говоришь, будут? Новая власть привезет?

— Будет, огонер, все будет! Главное — бандитов разогнали. Они людям спокойно жить мешали. Теперь некому пароходы и баржи поджигать. Свободно стало в наших краях! — Назарка прихлебнул из блюдца и переменил тему беседы! — Одни в старости доживаете? Тоскливо и трудно, поди?

— Нет, парень взрослый есть! — захлебнувшись дымом, торопливо ответила Хоборос и бросила быстрый взгляд на мужа. — Женить бы пора...

— Где же он? — полюбопытствовал Назарка и осмотрел юрту. В углах ее скопилась темнота. Неясно, расплывчато вырисовывались лики святых.

— Люди сказывали, будто выбрасывать их заставите! — показал Басыкка на иконы.

— Зачем? — пожал плечами Назарка. — Грамотным станешь — сам в амбар вынесешь... Сын-то где?

— Э, к соседям уехал! — неопределенно махнула рукой чем-то взволнованная старушка.

В юрте установилось тягостное безмолвие. Назарка чувствовал, догадывался, что хозяева побаиваются его — «начальника». Они что-то скрывают и переживают. Однако Назарка не приставал с расспросами. Мало ли что у людей бывает! Он вышел на улицу, постоял лицом к западу. Посвежевший ветерок охлаждал вспотевшее тело. Прикосновение его было приятно. Закатные краски уже вылиняли, поблекли; небо было голубым и прозрачным, но звезд высеялось мало — виднелись самые крупные; над горизонтом лежала широкая нежно-розовая полоса. Назарке подумалось, что если бы добраться до небесного купола и щелкнуть по нему ногтем, то по всей тайге разнесся бы мелодичный переливчатый звон. Он усмехнулся: придет же на ум!

Расседланный жеребец с хрустом жевал сено. На спине и по бокам его виднелись темные пятна — подсохший пот, завивший шерсть в упругие колечки.

Минула короткая пора молчания. Якутская ночь опять полнилась птичьими голосами. С ближнего болота доносило раскатистый, угрожающий рев «водяного быка» — выпи. Немало легенд и преданий связано у якутов с этой птицей. На озере самозабвенно, стараясь перещеголять собратьев, орали мородушки, поднимая каскады брызг, гонялись друг за другом. Взметнувшийся ввысь бекасик раздул зоб и начал падать отвесно к земле, рассыпая вокруг свое звонкое, дробное «бэ-э-э».

— Ку-лик!.. Ку-лик!.. — жалобно, монотонно выкрикивал куличок-непоседа.

Назарка послушал задиристую птичью перебранку, похлопал по холке своего немолодого жеребчика и направился обратно в юрту. На головном ороне ему уже была приготовлена постель. В очаге, взбодренный новой порцией дров, полыхал огонь. Искры, исчертив воздух дымными трассами, сыпались на земляной пол.

Назарка не спеша снял торбаса, кянчи, повесил их на перекладину перед камельком. Басыкка подсел к гостю, затаив в уголках губ улыбку, хитровато заглянул ему в глаза:

— Ты сейчас говорил и другие тоже — вроде купцов больше не будет? Прогнали их! А кто табак, чай, порох привезет?

— Другие станут торговать, огонер, кому это поручат, — позевывая, ответил Назарка.

День езды верхом утомил. Хотелось спать. У Назарки возникло ощущение, будто его посадили на самую вершину дерева и принялись сильно раскачивать — голова кружилась.

— Купец, значит! — хихикнул в кулак Басыкка. — Кто другой способен торговать?

— Нет! Совсем нет! — поморщившись, произнес гость недовольным тоном. — Того человека продавцом называют. Товары не его. Себе их взять он не имеет права. И цены не он назначает!