В тайге стреляют - [111]

— Ура-а!.. Мать их!.. Христа!.. Бога!..

Повстанцы начали отходить к лесу. Выдвинутые далеко от опушки, затараторили пулеметы.

— Назад!

Красноармейцы тотчас повернули обратно в укрытие. Дыша точно загнанные лошади, они переметывались через вал и тут же безжизненно валились на снег.

Назарка пришел немного в себя и увидел на шинели загустевшие подтеки крови. Мгновенно вспомнился белый выпяченный подбородок, отогнутый угол воротника с засалившейся каемкой. И горячая упругая струя, упершаяся в щеку. Кровь на ней насохла корочкой и неприятно стягивала кожу. К горлу подступил комок, во рту появился солоновато-горький привкус, и Назарку вырвало.

— Послушай, Никифоров, — тронул его за рукав Ларкин и поспешно отвел глаза в сторону. — Чыбычахов, друг твой, кликнуть тебя просил... Худо ему... Отходит, похоже. Поспешай!

Назарка вскочил и, позабыв про ружье, побежал, куда ему указали,

Чыбычахов лежал на раскинутой мехом кверху дохе, поджав распадающиеся в коленях ноги. Драная шуба была распахнута, рубашка задралась. Живот, испещренный по бокам морщинками, то резко вздымался, выпячивался полукружием, то опадал. Следующего вздоха не было пугающе долго. Ниже пупа воронкой внутрь зияло отверстие. При каждом выдохе из него, как из кратера, фонтанчиком выжималась кровь.

Семен узнал земляка, и улыбка, больше похожая на гримасу страдания, тронула его запекшиеся губы. Он шевельнул рукой, и тотчас лицо его неузнаваемо исказилось. Видимо, Семен, испытывал чудовищную боль, но крепился — не охал и не стонал.

Назарка сообразил, что нужно было Семену, и низко наклонился, так что волосы его коснулись лба Чыбычахова. Сбиваясь и путаясь, Семен быстро-быстро зашептал, но что наказывал земляк, о чем просил, как ни старался, как ни вслушивался Назарка, разобрать не смог, хотя и покачивал утвердительно головой. Делал он это машинально.

В камельке пощелкивали смолистые поленья. В трубе протяжно, с посвистом гудело. Бойцы зачарованно уставились на огонь. В веселом, беззаботном трепыхании пламени мгновенно возникали и тотчас пропадали фигуры, неясные, бесформенные, точно призраки. Какое-то странное оцепенение овладело людьми. Можно было подумать, что они уснули с открытыми глазами, и то, что им виделось в огне, — был сон.

В юрту вошел Чухломин, но никто не пошевелился, не повернул головы на скрип двери. Комиссар постоял и помолчал, вглядываясь в неподвижные, окаменевшие лица красноармейцев. Затем он сдержанно кашлянул и сказал:

— Бечеховские вдоль и поперек облазили всю опушку — ни одной живой души! По-видимому, отошли на переформировку. Потерь у них... Товарищ командир взвода, направьте разведку по бордонской дороге. Пусть продвинутся по ней, насколько это представится возможным. Но только не забывайте о засадах!.. Остальные в казармы и спать, не раздеваясь!

Группа бойцов собралась в поход. Командиром разведчиков назначили Кешу-Кешича. Инструктировали их Фролов и дядя Гоша.

Лишь сейчас, когда отдых стал реальностью, Назарка почувствовал в теле тупую, нудную боль. Руки и ноги, представлялось, были стянуты заузленными волосяными веревками. Перед глазами расплывалось и двоилось. Камелек пошатывался, будто он хлебнул лишку спирта, а самого Назарку словно раскачивали на качелях: земля под ногами колебалась.

— Пошли, Назар! — позвал его наконец Тепляков.

На улице развиднелось уже настолько, что хорошо стали различимы крыши домов. На утоптанном поле, как грибы после теплого летнего дождичка, выделялись тела убитых врагов. Назарка скользнул по ним безразличным взглядом. Скорей бы спать. Никаких иных желаний не было.

— Вряд ли еще сунутся! — жестко произнес Тепляков, будто маленького, взял Назарку за руку и прибавил шагу.

— И зачем люди кричали, вроде они дурные мальчишки! — недоумевающе пожал плечами Назарка и шмыгнул носом.

— На испуг хотели взять! — просипел Тепляков, двумя пальцами потрогал горло и покачал головой. — В психическую бросились, значит, дело у них кислятиной запахло... Здесь крепкие нервы нужны, браток! Заметил, как некоторые дрогнули и побежали? Не выдержали, струхнули. Теперь, наверное, самим стыдно, а тогда ничего не понимали. Еще чуток — превратились бы в стадо баранов...

— Правда! — серьезно подтвердил Назарка.

Лишь сейчас до его сознания дошло, какого пинка залепил ему дядя Гоша, а потом приподнял и швырнул. Назарка горестно вздохнул.

Не мешкая, Назарка втиснулся между храпящими красноармейцами. Проснувшись, он долго не мог понять, что вчера происходило в действительности, а что виделось во сне: настолько одно переплелось, перемешалось с другим.

Тишина, суровая, торжественно-печальная. На тесной площади в центре города, у отвесного приречного обрыва, черным провалом зияла братская могила. Полуденное солнце пригревало горку свежевывороченной глины, и над ней висела легкая дымка испарений. Плечом к плечу, как в строю, лежали бойцы, отдавшие жизнь за Советскую власть, за свободную Якутию. Лица их непривычно белые, с желтоватым оттенком. На груди каждого красноармейца шапка, большой пятиконечной звездой обращенная к сияющему, по-весеннему щедрому солнцу. Ни венков, ни цветов, ни слез, ни причитаний. У изголовий в несколько рядов, с окаменевшими исхудалыми лицами, стояли боевые товарищи павших.