что к заповедям принадлежали, вышли бродяги, не помнящие родства. Что их ни пытают, все у них один ответ: не знаем, да не помним. Потому, говорит, и во всяком царстве, и у немцев, и у нас теперь есть воры и блудницы, и опять во всяком звании, и в господском, и в купеческом, и в нашем.
Ямщик замолчал.
– Вот это скорее похоже на правду, – сказал купец.
– Я тоже это слыхал, – заговорил Анфалов.
– Ну, ты опять соврешь, – буркнул Гвоздиков.
Анфалов завернулся.
– И чтоб увидать этот настоящий завет, – опять начал ямщик, – говорит он, надо всем, кто теперь живет по разбитым заповедям, сходить в стародубские слободы и принять там от старцев басловение, да прямо оттуда, не заходя ко дворам, идти в Русалим-град. Там, говорит, всякое душевное исцеление восприимешь и к истинному завету пристанешь.
– Там всяка плоть немоществующая исцеление приемлет, – сказал не утерпевший Анфалов.
– Что?
– Всякая плоть немощная, говорю, там исцеление приемлет.
– А ты почем знаешь? Был ты там? – спрашивал вечный антагонист Анфалова Гвоздиков.
– Был! Мало чего не был, да знаю.
– Верный человек, что ли, опять сказывал?
Все засмеялись.
– Нет, не человек сказывал, а сам читал.
– Ты глядишь-то в книгу, а видишь, небось, фигу.
– Трифон Корабейников то же самое в своем путешествии повествует, – подтвердил приказчик.
– А правда, что там в Ерусалиме самый пуп земли? – спросил все качавшийся на локте головинщинский крестьянин.
– Об этом и сказание есть, – ответил Анфалов.
– Врешь!
– Мне сказывали, – продолжал крестьянин.
– И я сам в гражданской книжке читал, да и в киатре, в Москве бывши, слышал, как это актер перед всей публикой подтверждал, – прибавил Гвоздиков.
– А, дура! – заметил приказчик. – В гражданской книжке читал! А, дура, дура! Да что в тех книжках-то пишут?
– А что-с?
– Тьфу, дурак, право, дурак. – Приказчик плюнул.
– Ну-с, а актер-то в Москве подтверждал?
– И актер тот такой же дурак, как и ты.
– Да ведь он не сам от себя, чай, а с книжки.
– С книжки, с книжки. Что тебе те книжки-то? Учиться на собак брехать, либо что? Все одно, – продолжал он, – взять те книжки, порвать их на листы, да теми листами…
С козел раздалось громкое протяжное тпру-у и не дало нам услыхать последних слов приговора листам гражданской печати.
Мы стояли перед избою, где была смена.
Нужно было вставать, размять сомлевшие члены. Слезли, отряхнулись, потянулись и пошли опять пыхтеть за самоваром.
Со временем, быть может, так ездить уж не будут на Руси, и тогда, пожалуй, и разговоры такие повыведутся, а пойдут совсем другие.
Впервые опубликовано – газета «Северная пчела», 1862.
