В сумрачном лесу - [76]

В кладовке нашлись кое-какие проржавевшие инструменты, пара лопат, что-то вроде металлического доильного ведра, аптечка, несколько мотков веревки, шерстяной шарф, холщовый рюкзак и кожаные шлепанцы с сильно сношенными каблуками. Я скинула туфли, надела шлепанцы и пошла в ванную. Вода из крана текла коричневая, как будто через трубы шла сама пустыня, а вот в кухонном кране вода была просто мутная и горькая. Я попила оттуда.

Осмотрев все, что можно было осмотреть внутри, я вышла исследовать то, что было снаружи. Сбоку дома стоял небольшой стол для пикников, испещренный царапинами от ножей, а за домом – каменный колодец с крышкой. Где-то тут явно был подземный источник или водоносный пласт, потому что вокруг дома росло много кустарника и три-четыре небольших колючих деревца. Тамариск, наверное, или акация. Скоро сюда придут дожди, и пустыня покроется зеленью, но пока тут было сухо и голо, кроме немногих отдельных проблесков жизни. Я заметила много животных; наверняка где-то здесь у них водопой. В холмах водились горные козлы и семейство маленьких антилоп, пришедших пожевать кустарник, один раз мимо дома пробежал фенек с рыжим мехом, огромными вытянутыми ушами и маленькой тонкой мордочкой и заглянул в открытую дверь, как будто надеялся столкнуться с кем-то знакомым. Но когда увидел меня, то убежал, не желая знакомиться. Мышей тоже хватало, они бегали туда-сюда, как хотели.

Только изучив дом внутри и снаружи, я подошла к рабочему столу. Непринужденно подошла, надо отметить, вовсе не собираясь ничего там делать, тем более писать. И только тогда, сев за стол и машинально положив пальцы на клавиши пишущей машинки, я вдруг догадалась, что меня привезли в дом Кафки. В дом, где он жил один в конце жизни – жил и умер второй раз, в минималистских условиях, о которых мечтал, наконец-то ограниченный только тем, что наверняка было внутри него самого. И что Фридман именно сюда меня и собирался привезти.

Вскоре после этого, может, даже на следующий день, я заболела. Болезнь пришла в виде накатившей слабости и тяжести в конечностях, и сначала я подумала, что просто устала от недосыпа. Весь день до вечера я лежала на кровати, вяло глядя в окно на пустыню, непрерывно меняющуюся на свету. Лежала неподвижно, будто то, к чему я шла, что бы это ни было, меня уже измучило. Когда я начала дрожать, а глухая боль пошла от черепа вниз и по конечностям, я решила, что это психосоматика, чтобы избежать необходимости то ли писать, то ли анализировать, что я на самом деле тут делаю, то ли как следует обдумать то, что, как я уже знала в глубине души, должно было случиться. Я давно не боялась физической боли, но я боялась эмоциональной боли – своей и, даже больше того, – боли, которую я могла причинить своим детям, хотя все во мне рвалось защищать их от этой боли как можно дольше. Навеки, если получится. Но теперь я начала понимать, что могу только отложить их боль, и чем дольше я буду ее откладывать, чем дольше мы с их отцом будем сохранять порядок вещей, в который больше не верим, тем больнее им будет в конечном счете. Я знаю, следует добавить, что я боялась и той боли, которую почувствует мой муж, и я правда очень этого боялась, но сейчас мне трудно написать это предложение. В последовавшие за нашим разладом годы меня неизменно шокировало то, как он себя вел, хотя он все время вел себя практически одним и тем же образом. Мы отошли от нашего брака одновременно, и хотя потом мы оба очень страдали, я искренне считаю, что могла бы всю жизнь испытывать к нему теплые чувства, к этому человеку, с которым я родила детей, который влил в них свою любовь, если бы он не стал человеком, которого я не узнавала. Изменилось не только его лицо, которое я потом еще долго рассматривала с изумлением, но и все его существо. Наверное, часто бывает, что, когда расходишься с кем-то, с кем прожил долгое время, выходят наружу многие вещи, которые подавлялись или сдерживались присутствием другого. Вскоре после окончания отношений человек развивается словно бы молниеносно, как в документальной передаче о природе, где многонедельные съемки нам показывают на высокой скорости, чтобы продемонстрировать, как растение за секунду разворачивает листья, но на самом деле человек менялся все время, просто это шло под поверхностью, и только в новообретенной свободе, в пугающем одиночестве этому подземному развитию можно позволить прорваться наружу и раскрыться на свету. Но между мной и мужем было так много сдержанности и молчания, что, когда мы разошлись и наконец вырвались на собственный отдельный свет и в собственный объем, невозможно было ощущать близость к человеку, который стал после всего этого виден целиком. Может быть, он не хотел, чтобы к нему ощущали близость, или не мог, и я его за это не виню. А теперь, пройдя достаточно далеко по другую сторону горя, я обнаружила, что, думая о нем, испытываю только удивление. Удивление, что какое-то время мы вообще верили, будто движемся в одном направлении.

В какой момент человек покидает брак? Обещанное время, в отличие от любви и заботы, можно измерить, так что вступить в брак с другим человеком – значит привязать себя к нему на время своей жизни. Теперь мне кажется, что я покинула свой брак, выпав из времени, и это было для меня единственным возможным способом, точно так же, как паковать чемодан в тумане бессонницы было единственным способом. Лежа без сна в кровати Кафки, я выпала из старого порядка времени в новый. За окном было только время, и внутри тоже: свет, падавший поперек пола, был временем, и гудение электричества в генераторе тоже, и потрескивание лампочки, тускло освещавшей комнату, свистевший за углом ветер – все это только время, собранное где-то и перенесенное сюда, без всякой привязки к последовательности.