В субботу вечером, в воскресенье утром - [4]

Болтун пробурчал что-то и попытался было отмахнуться от этого панегирика, но под конец особенно красочного и яркого описания какого-то борделя в Александрии окликнул Артура:

— Я слышал, ты силен выпить, паренек?

Обращение «паренек» Артуру не понравилось. Он мгновенно выпрямился.

— Да так, более или менее, — скромно ответил он. — А что?

— И все же, сколько можешь выпить? — настаивал Болтун. — Мы, бывало, когда увольнительную на берег получали, нажирались на спор, — пояснил он, обращаясь с широкой понимающей улыбкой к заинтересованной публике.

Болтун напомнил Артуру старшину, влепившему ему как-то наряд вне очереди.

— Даже не знаю, — сказал он. — Я, видишь ли, считать не умею.

— Ну что ж, — подхватил Болтун, — посмотрим, умеешь ли ты пить. Проигравший оплачивает счет.

Артур не колебался ни минуты. Дармовая выпивка есть дармовая выпивка. К тому же он всегда завидовал незаслуженной славе хвастунов и надеялся и себя показать, и его поставить на место.

Тактика Болтуна была точна и продуманна, это Артур вынужден был признать. Они кинули жребий, и моряк, получив право первого хода, начал с джина. Но после седьмого стаканчика перешел на пиво — пинтами. Артур с удовольствием выпил джина и тоже налег на пиво. Довольно долго казалось, что спор идет на равных, так что даже могло возникнуть ощущение, будто они собрались пить до бесконечности, как вдруг на десятой пинте Болтун неожиданно позеленел и выскочил из-за стола. Расплатился он, наверное, внизу, потому что назад так и не вернулся. Артур же, словно ничего не случилось, вернулся к своему пиву.

Он смеялся про себя, катясь вниз по лестнице, слыша отдающийся в позвоночнике глухой стук, и ему казалось, будто все происходит за многие мили отсюда и по ту сторону земной поверхности возникают слабые вибрации, которые он регистрирует, подобно сейсмографу. Вообще-то говоря, это передвижение было таким покойным и усыпляющим, что, остановившись у подножия лестницы, Артур так и не открыл глаз и заснул. Он испытывал приятное чувство отрешенности, и ему хотелось бы всю оставшуюся жизнь пребывать точно в таком положении.

Кто-то пинал его в ребра, и он чувствовал, что это не были грубые пинки участника драки или заигрывание женщины, которую он уложил в постель; это были осторожные пинки какого-то мужчины, опасавшегося, что тот, кого он пинает, может внезапно вскочить на ноги и ответить пинком куда более сильным.

Артуру также казалось, что мужчина старается ему что-то сказать, и он, в свою очередь, изо всех сил пытался ответить, хотя и не мог разобрать пока, что именно ему говорят. Впрочем, даже если бы ему удалось разлепить губы, мужчина все равно бы его не понял, потому что лицо Артура было прижато к животу, так что окружающим он казался полностью одетым гигантским зародышем, свернувшимся калачиком у подножия лестницы на бархатном ковре в тени двух комнатных растений, листья которых переплетались над ним подобно лианам в джунглях.

Тычки становились все более настойчивыми, и Артур начал смутно осознавать, что исходят они то ли от кого-то из официантов, то ли от самого хозяина. Оказалось, это был официант, с салфеткой в одной руке и подносом в другой, в расстегнутой после тяжких трудов куртке и с лицом, обычно бесстрастным, но сейчас обретшим некоторую индивидуальность, ибо его начал всерьез беспокоить этот долговязый, коротко остриженный юноша с каменным выражением лица, лежащий без чувств у его ног.

— Чуток перебрал, бедняга, — вымолвил пожилой мужчина, переступая через Артура, мурлыча что-то себе под нос и рассуждая на ходу сам с собою о том, как славно было бы, хоть и грешно, если бы ему самому хватило слабости, но и силы духа вот так же надраться и скатиться с лестницы в бессознательном состоянии.

— Эй, Джеки, поднимайся, — уговаривал Артура официант. — Нам не нужно, чтобы сюда заявились копы и застали тебя в таком состоянии. Ведь прижмут нас, а не тебя. Только на прошлой неделе мы вляпались в историю, когда с одним типом случился припадок и его на «Скорой» увезли в больницу. Так что новых неприятностей нам не нужно, иначе у паба будет дурное имя.

Артур перевернулся было, чтобы, устроившись поудобнее, еще глубже провалиться в сон, но тут ему в лицо ударил свет, он открыл глаза и увидел белую куртку и раскрасневшееся лицо официанта.

— О господи, — с трудом выговорил он.

— Господь тебе не поможет, — бесстрастно заметил официант. — Давай поднимайся, ступай наружу да глотни немного свежего воздуха, полегчает.

Официант попытался поднять его на ноги, и Артуру, отнюдь не старавшемуся ему помочь, сделалось очень хорошо, как когда он лежал в больнице и медсестра всячески хлопотала над ним, постоянно повторяя, чтобы он не двигался, иначе пробудет в постели еще неделю. Это было два года назад, после того как он попал под грузовик на пути в Дерби. Но у официанта имелась на этот счет другая точка зрения, и, придав Артуру сидячее положение, он с присвистом выдохнул:

— Ну, все. Довольно. Не умер же ты. Валяй, дальше сам.

Когда над Артуром раздвинулись и тут же сомкнулись еще чьи-то ноги — каблук ботинка при этом врезался ему в плечо, — он громко и на сей раз вполне внятно вскрикнул: