В субботу вечером, в воскресенье утром - [24]

— Не откажусь, мастер Роббо.

— Если бы отказался, был бы таким первым, — рассмеялся тот.

— Ну, и сколько на этой неделе накапало? — спросил Артур, хотя, как и любой сдельщик, прекрасно знал точное количество банкнот по одному фунту, лежавших в его конверте.

— Четырнадцать. — Роббо понизил голос. — Это больше, чем наладчики получают. В один прекрасный день меня прищучат за то, что я даю тебе так много зарабатывать.

В ответ на этот тонкий намек Артур сразу ощетинился и сердито проворчал:

— Да ничего с вами не будет, кому вы тут нужны.

— Когда я начинал здесь работать, — не унимался Роббо, — приносил домой в пятницу по семь фунтов и два пенса. А возьми тебя. Четырнадцать штук. Целое состояние.

— Да бросьте вы. В те дни пачку сигарет можно было купить за два пенса, а пинту эля за три. А сейчас посмотреть только, что эти гады делают. — Артур взял пакет с деньгами и прочитал: — Подоходный налог — два восемнадцать плюс еще теннер[6]. Это неправильно, я заработал эти деньги. И знаю, на что их потратить.

— Ну, компанию в этом ты винить не можешь, — возразил Роббо, закуривая сигарету. Для него рабочий день закончился, и он мог себе это позволить. — Не надо столько заграбастывать.

— Да ничего я не заграбастываю. Я зарабатываю. Все до последнего пенса. И вы это знаете.

Роббо действительно ценил тяжелый труд.

— Да я и не спорю. Просто не высовывайся. Мне не хотелось бы, чтобы все знали, сколько ты приносишь домой. Иначе мне все горло перегрызут, чтобы я накинул жалованье. И тогда, ты уж пойми меня, придется играть по-другому.

Он отошел, и Артур сунул конверт в карман комбинезона. Перемирие закончилось. Вражеского лазутчика больше не было рядом. Именно так Артур называл про себя Роббо — вслед за отцом. Хотя серьезных оснований для боевых действий, как в отцовские времена, больше не существовало, кое-какие, трудно объяснимые, однако же ощутимые причины для конфликта оставались, и вторая половина дня в пятницу была как раз тем временем, когда обе противоборствующие стороны, при посредничестве конвертов с жалованьем, выбрасывали белый флаг, когда фабричным рабочим вручалось доказательство их положения, каковое значительно выросло в своей рыночной цене с той поры, когда вышеупомянутая вражда носила более острый характер.

В половине шестого замигал сигнал, означающий окончание работы, и Артур влился в толпу, хлынувшую к фабричным воротам. Солнце светило слабо и тускло, задувал пронизывающий апрельский ветер. Артур бездумно шагал к дому и, поворачивая за угол, нагнал отца. Круглое щекастое лицо миссис Булл, ее приплюснутый нос, полные губы, короткие седеющие волосы представляли собой постоянную примету фабричного района, уродливую витрину, знакомую всем, кто проходил мимо. Она жила в одном из многоквартирных домов, почти рядом с фабрикой, и сейчас стояла в ожидании своего мужа-каменщика, чтобы выхватить, как полагал Артур, у него из рук конверт с деньгами, но в то же время проследить за фабричным людом — это занятие ей никогда не надоедало.

Артур с отцом прошли через посудомоечную в гостиную, где на потолке горела стосвечовая лампа. В небольшой комнате сидели пятеро. Артур снял пальто, занял за столом свое место, а Маргарет тем временем отодвинула стул от камина. Уильям стоял на коленях — пятилетний малыш в коротких штанишках и шапке с помпоном.

— Привет, дядя Артур, привет, дедуля! — завопил он при виде вошедших.

По поводу дня получки мать выставила на стол особое угощение — бекон с фасолью.

— Что это за месиво, Вера, — раздраженно заворчал Ситон, — между прочим, сегодня получка.

— Помолчал бы, старый бездельник. Каждый день на тебя горбачусь. Знаю, пока чашку чая не выпьешь, как черт злой. — На самом деле они и двумя словами нормально перемолвиться не могли, пока, даже не вымыв руки, не опорожнят двух чашек.

— Ладно, ладно, Вера, курочка моя, не надо злиться. — Он наклонился над тарелкой, тщательно поддевая вилкой фасолины.

Мать стояла у камина, следя за тем, как они едят, потом, поразмыслив несколько минут, подошла к столу и отрезала два толстых куска хлеба:

— Вот вам на закуску.

Маргарет сидела, задумавшись о чем-то, у огня, — молодая пышнотелая женщина двадцати девяти лет от роду. На коленях у нее ерзал Уильям, напевавший какую-то песенку, но замолчавший в попытке разгадать смысл громогласных высказываний Артура. Смирившись с тем, что расшифровке они не поддаются, он вернулся к песне, поглядывая время от времени в сторону стола, дабы убедиться, что ни Артур, ни дед не наступили случайно на его раскрашенный игрушечный вагон. Артур отнял мальчика у Маргарет, высоко поднял его и усадил к себе на колени.

— Ну что, маленький негодник, давай я рассажу тебе одну историю. — Он нарочно понизил тон. — Когда-то в давние времена… Сиди тихо, или ничего не узнаешь. Не суй пальцы мне в чашку. — Так вот, жил некогда в темном лесу, в огромном замке плохой человек. По стенам замка стекала вода, по углам, словно пуховое одеяло, висела паутина, окна скрипели, а на полу повсюду были доски-ловушки — не туда ступишь, и сразу провалишься…

— Хватит, Артур, — перебила его Маргарет, — так ты ребенка до смерти напугаешь.