В субботу рабби остался голодным - [17]

будет обсуждать свои дела прямо напротив Святого Ковчега?

— Да в общем-то…

— А представим, что у нас есть небольшая капелла, пристроенная к храму сзади, — этакая игрушечка, про которую сразу скажешь: это капелла, а не какая-нибудь там казарма или офис электрокомпании?

— Вам не нравится наше здание?

Шварц снисходительно улыбнулся.

— Не забывайте, рабби, что я по профессии архитектор. Послушайте, вы с Мириам зайдете к нам вечером, после окончания поста? Этель ждет вас.

— Если Мириам будет в состоянии.

— Договорились. Я покажу вам нечто такое, что вас ошеломит.

Со своего места Мириам кивнула мужу. Рабби сошел с помоста и догнал жену, которая уже пробиралась к выходу.

— Что-то случилось, дорогая?

— Чувствую, что немного выдохлась. Я ведь обычно ложусь поспать после обеда. Элис Файн идет домой, и я решила пойти с ней.

— Выпей дома чаю. Или еще лучше — стакан теплого молока. Я думаю, тебе нужно поесть. Ты уверена, что все в порядке?

— Честное слово, Дэвид, я чувствую себя хорошо.

— Что-то не так? — спросил Шварц, когда рабби вернулся на свое место. Тот объяснил, что Мириам немного устала.

— Ну, это можно понять. Надеюсь, она не постилась?

— Постилась, но обещает что-нибудь съесть.

Солнце начало садиться, и многие из покинувших храм вернулись, чтобы в заключение вместе со всеми прихожанами исповедоваться в грехах — «Мы виновными были, изменяли…» — и еще раз попросить прощения: «Боже наш и Боже отцов наших! Прости наши провины в этот День искуплений… Благоволи, Господи, Боже наш, к твоему народу Исраэлю и к их молитве…».

Солнце село, и все начали читать «Авину малкену»: «Отец наш, Царь наш». Затем пылкими, ликующими голосами они произнесли: «Слушай, Исраэль! Господь — Бог наш, Господь один!», после чего трижды повторили: «Благословенно имя славы Царства его во веки веков!». Потом кантор и конгрегация семь раз воскликнули «Господь — превечный есть Бог всесильный!» — каждый раз все более громко и страстно, пока восклицание наконец не слилось с долгой нотой шофара, бараньего рога, — жуткой, пронзительной, ликующей — символом завершения долгого Дня искупления и десяти Дней покаяния.

Оставался только «Кадиш», а также благословение рабби, но прихожане уже складывали свои талесы, обменивались рукопожатиями с соседями и желали им счастья и здоровья в Новом году.

Рабби пожал руки Мортимеру Шварцу, кантору и вице-президенту.

— Так что, увидимся вечером, рабби? — спросил Шварц.

— Если Мириам будет чувствовать себя достаточно хорошо.

Глава IX

Джордан Маркус неохотно направился к телефону, но прежде чем снять трубку, сделал последнюю попытку.

— Говорю тебе, Лиз, — я считаю, что нам не следует в это вмешиваться. Во-первых, мы новички в конгрегации.

— Ну и что? Ты заплатил взносы или нет?

— Тебе, черт возьми, прекрасно известно, что заплатил, и не думай, что это было так уж безболезненно — сто баксов да плюс еще пятьдесят баксов на членские билеты!

— Интересно! А что бы ты делал на Верховные праздники? В кино бы пошел?

— Да нам даже не пришлось показывать свои билеты. Можно было просто зайти…

— И стать невидимками, да? Левензоны, Бейлисы — они, что, тебя не увидели бы? И не знали бы, что ты не член?

— Мы могли бы поехать к моим в Челси. Это обошлось бы мне по десять баксов за билет, и я сэкономил бы сто тридцать баксов.

— А на будущий год, когда Монти начнет ходить в религиозную школу, ты что — будешь отвозить его в Челси трижды в неделю?

— Так вступили бы на следующий год. Это, кстати, очень милый шантаж с их стороны — заставлять тебя вступить в храм, чтобы твои дети могли посещать их школу.

— Так делают все новые храмы. Я думаю, они просто вынуждены. И кроме того, какая разница, когда вступить — в этом году или в следующем?

— Разница — сто тридцать баксов.

— Ты хочешь, чтобы все поняли, что ты вступил в последнюю минуту, потому что пришлось? Хочешь, чтобы все думали, что мы скупердяи?

— Да господи ты боже мой, пускай себе думают! Мне уже осточертело переживать: а не подумают ли люди, что мы скупердяи? Когда я потратил около тысячи баксов на ковер от стены до стены, люди не думали, что я скупердяй? Когда я поменял «шевроле» на «понтиак», люди не думали, что я скупердяй? Когда Генри Бейлис предлагает зайти после кино перекусить в «Шахматную доску», я говорю: «Прекрасно! Отличная идея!» — потому что если я предложу место, где можно съесть гамбургер и выпить кофе за доллар, это будет означать, что я скупердяй!

— Что ж, приходится держать планку. Ты теперь живешь в Барнардс-Кроссинге, а с волками жить — по волчьи выть. Мы ведь должны думать о детях, для того ты и вступил в храм. Но теперь, когда ты на хорошем счету, у тебя такие же права, как у всех. Так что хватит вилять — звони рабби.

— Но, Лиз, он только что вернулся из храма! Возможно, обедает — он ведь наверняка умирает с голоду. Кроме того, тут все не так просто, как ты думаешь. В уставе сказано, что погребению на кладбище подлежат только действительные члены конгрегации. А ты хочешь, чтобы я попросил рабби забыть про устав и сделать исключение для одного из моих приятелей, у которого жена даже не еврейка! Вот я и говорю: я всего лишь новичок, а для того, чтобы просить о подобном одолжении, нужно быть большой шишкой. Если б это был мой родственник, так еще куда ни шло. Но этого парня, Хирша, я почти не знал. Может, за все время, что мы здесь живем, три раза с ним поздоровался… Нет, лучше давай останемся в стороне.