В стране золотой - [36]

Хорошо, если маршрут хотя бы в какой-то части был конным. Но нередко приходилось двигаться пешком по бездорожью, и тогда весь груз оказывался на плечах. Какими же длинными казались километры обратного пути. Сибирское лето не балует солнечными днями. Труднее всего приходилось в непогоду на многодневных маршрутах без дорог и троп, вдалеке от базы, особенно если приходилось идти в одиночку. Первое время Тарасов избегал этого, посылал людей группами по два-три человека. Когда же были обнаружены участки, Требующие детального обследования, и рабочие начали копать канавы и шурфы, одиночных маршрутов стало много. Правда, их старались сделать короткими, укладывающимися в один рабочий день, однако раз на раз не приходилось.

Но при всей тяжести труда изыскателей время от времени было и над. чем посмеяться.

«Ятной» — ясной тропкой на Алтае в те времена считали любую, на которой был заметен хотя бы один свежий конский или человеческий след. А если за лето прошло несколько человек да три-четыре связки лошадей, остались сломанные ветки, куски бумаги, окурки, старые огневища, то тропу называли «торной».

Однажды Тарасову и его товарищам пришлось свернуть с торной тропы, чтобы по прямой линии пересечь небольшой хребет. Это было вызвано необходимостью связать наблюдения, сделанные в соседних речках. Чтобы тяжело нагруженным коням легче было пробраться через кустарник и молодую поросль леса, участники маршрута по очереди рубили узкий проход. Прошел день, и тяжелый переход был забыт. Группа расположилась ночевать на полянке около какого-то потока. Кони мирно щипали траву или стояли в дыму, недоступном для комаров и мошки, лишь изредка помахивая хвостами. При свете костра Тарасов дополнил записи в дневнике. Буря, быстро орудуя здоровой рукой, завертывал взятые за день пробы. Остальные отдыхали. Звон ручья скрадывал звуки леса, успокаивал, располагал к раздумью.

Все невольно вздрогнули, когда у ростра появилась незнакомая фигура. Судя по снаряжению, это был охотник.

— Разве так люди делают? — зло спросил пришелец.

— Что случилось? — спокойно ответил Тарасов.

— Сутки зря хожу.

— Как так? Нас искали?

— Нужны вы мне, как прошлогодний снег!

— Тогда в чем же дело?

— Тропу новую рубил кто?

— Никакой тропы мы не рубили. У нас и дела совсем не те.

Незнакомец не обратил внимания на ответ:

— А на рыжую сопку кто тропу работал?

— Постойте, Михаил Федорович, — вмешался Буря, — это, наверное, о вчерашнем нашем маршруте.

— Но мы просто пробились, через кустарник и дальше шли по компасу. Какая же это тропа? — удивился Тарасов.

— Видать, в тайге нашей не бывал, — сказал незнакомец. — Какая же здесь может быть еще ятная тропа — кусты порубили, кони шли, а упреждения нету.

Охотника пригласили к костру, напоили чаем. Но он долго не мог успокоиться. Жаловался, что из-за «самоуправства» разведчиков заблудился и потерял день. Даже совершенно серьезно требовал оплатить ему по среднему заработку время, потраченное на ошибочный путь и возвращение к своему направлению. Тарасов сначала смеялся, но потом начал понимать, что ссора принимает серьезный оборот и передал уговоры «обиженного» Буре.

После этого случая разведчики стали предусмотрительнее, и, если надо было большим караваном отойти от основной тропы, всегда оставляли какой-нибудь знак — рогулину из ветвей или накрест вбитые колья.

Другой случай произошел во второй половине лета. Тарасов, к этому времени чувствовавший себя совершенно здоровым, отправился один на отдаленный участок предварительной разведки. Тропка попалась действительно «ятная»: несколько конских следов, проложенных в разное время, местами перекрытых следом небольшого медведя. Косолапый «хозяин тайги» любит топать по нахоженным тропкам. После дождей шли инея на мягкой глинистой поверхности тропы нередко можно встретить четкий отпечаток широких лап.

У спуска к речке кустарник был подрублен. Тарасов невольно улыбнулся, вспомнил заблудившегося «благодаря самоуправству» охотника. Брод был мелким. Удалось перебраться по камням, опираясь на палку, не залезая в воду. После брода присел закурить.

Речка с журчанием переливалась через камни и исчезала за залесенным поворотом долины. Лиственицы склоняли свою крону над водой, казалось, переговаривались с нею, и человеку не дано было разгадать содержание этой беседы— узнать, о чем шепчет поток, что напевают ему густые ветви. Ничто не нарушало спокойствия тайги.

Внимание привлекала то кучка чуть приподнявших старую хвою маленьких маслят, то пересвист рябчиков, кружившихся над самой головой. Потом Тарасов вздрогнул от хлопающего шума крыльев большого глухаря. «Вот это ужин! Только бы не промазать!» — подумал он, поднимая ружье.

Глухарь точно понял намерения человека. Он перелетал с одной лиственицы на другую, прятался за стволы деревьев и упорно не хотел становиться мишенью. Тарасов начинал злиться. Ему вообще не везло с глухарями. Однажды, будучи в другом таежном районе, он увидел глухаря, сидевшего недалеко от дороги на голой ветви большого дерева. Мороз был такой, что птица не обращала внимания на опасность. Он и сам хотел было проехать мимо. Потом страсть охотника взяла верх. Остановил оленей. Вытащил ружье, выстрелил и… промазал! А глухарь продолжал сидеть как ни в чем не бывало. Так повторилось еще и еще раз, пока птица наконец не взлетела с дерева. От позора охотника спас мороз. Пролетев несколько десятков метров, глухарь камнем упал на землю и распластался на ней со Сведенными замерзшими сухожилиями крыльев. Спокойствия ради выстрелил в упор и на этот раз, конечно, попал. Теперь, когда он встречал глухарей, невольно вспоминался тот случай.