В стране поверженных - [9]

Война все изменила…

Двадцать второго июня он явился к Ворошилову и сказал:

— Кости мои окрепли, глаза мои стали видеть лучше, сил я набрался, отдаю себя в ваше распоряжение.

С Ворошиловым Громадин был знаком в годы гражданской войны, затем иногда встречались на охоте под Москвой, и в этот час они вскоре от официального «вы» перешли на «ты».

— Возьми крупный госпиталь.

— Что я, врач, что ль?

— Комиссаром будешь. Руководить.

— Как руководить, когда дела не знаешь? Я умею только пластырь накладывать.

— Политически руководить.

Госпиталь расположился в Гомеле. Но вскоре больных и раненых пришлось срочно эвакуировать в глубокий тыл страны — на Урал: враг наступал стремительно. Громадин не успел выехать и с группой бойцов, врачей, фельдшеров, сестер очутился в окружении. Вот тут-то и понадобились знания былой партизанской борьбы, охотничьи навыки. Собрав окруженцев, он в ночь вывел их из города и по каким-то приметам, одному только Громадину известным, через несколько дней привел всех в Брянские леса. Здесь, как человек знающий, начал сколачивать отдельные, разрозненные, иногда даже чуждающиеся друг друга группки партизан, и месяцев через пять-шесть его маленький отряд превратился в мощную силу. Еще задолго до этого, услыхав о боевых подвигах Громадина, к нему прибыл секретарь брянского обкома Матвеев. Подробно ознакомившись с отрядами, Матвеев под конец, показывая на Гуторина, сказал:

— Вот вам комиссар.

Громадин улыбнулся.

— Что ж, перед комиссарами гражданской войны я всегда шапку снимаю. Какой этот будет — посмотрим… — ответил он.

— Теперь-то уж что, — глядя в темный потолок самолета, прошептал Громадин, лежа на подвесной кроватке. — Теперь у нас самое настоящее войско — дисциплинированное, обстрелянное. И связь хорошая. Только вот Ковпак… — вспомнил он своего соседа, тоже командира партизанского соединения, — говорил ему: сливаться, мол, нужно. Увильнул: «Я, слышь, подчиняюсь Украине». А сам на Карпаты махнул. Хитрый! И бородка у него хитрая. Да ведь и я хитрый, — и он захохотал раскатисто, будто стреляя из пушки, затем оборвал, с тревогой подумав: «А зачем меня вызывают? Зачем? Ну, что будет, то и будет. А вот Яню надо к Горбунову направить. Обязательно. Пусть информирует и прочее».

Громадин был связан с армией Анатолия Васильевича Горбунова и теперь решил через Яню Резанова кое-какие сведения передать в армию, тем более, что Яня недавно вернулся из глубокой разведки: он был за Белостоком и видел движение немецких частей к Орлу, знал настроения людей как во враждебной армии, так и среди мирного населения.

— Яков! — крикнул генерал, показывая на отверстие в потолке самолета. — Как только линию перелетим, прыгай вон через ту дыру. Понял? Лезь туда, на крыло переправишься и валяй на землю. Там отыщешь генерала Горбунова. Командующего армией. Стоял в деревне Грачевке. Понял? Горбунов — горбун, значит. Грачевка — грач, значит, весенняя птица. Вот ему все и расскажешь, что видел. А от меня поклон. В Кремль, мол, вызвали.

Яня Резанов затоптался на месте.

— Что? Боишься? — участливо спросил Громадин.

— Не-ет! А ежели меня сцапают?

— Ну! На этой земле не сцапали, а на той сцапают?

— Как раз на той и сцапают.

— Еще легче: скажи — доставить меня к генералу Горбунову. Значит, не шлепай пешком. Ну, прощай! Поцелуемся. А то скоро линия.

Они поцеловались просто, как будто пожали друг Другу руки. И не успел Яня отойти от генерала, как по небу забороздили прожекторы. Увидав это через отверстие в потолке, Громадин закричал командиру корабля, намереваясь перекрыть гул моторов:

— Что? Враг палить собирается? Пускай подождет!

Но моторы в ту же секунду заревели еще мощней, а самолет ринулся вверх так, что Громадин еле удержался на подвесной кроватке. Приоткрыв занавесочку на окошечке, он посмотрел на небо. Там стремительно нервно бегали серебристые полосы, перекрещиваясь, расходясь и снова сбиваясь в пук. Всюду рвались снаряды… и вдруг самолет накренился и пошел вниз.

«Беда!» — мелькнуло у генерала.

Он соскочил с кроватки, покатился на ногах и привалился к стене самолета. И опять не выдержал, потянулся к занавесочке, приоткрыл ее и, глянув в окошечко, отшатнулся: снаряд разорвался, казалось, перед глазами: огненный взрыв ослепил его, и он, прикрыв лицо руками, присел на ящик около пулемета.

Минут через десять самолет, весь содрогаясь, зарылся в густые облака и вскоре вынырнул… Громадин поднялся с ящика, посмотрел в окошечко: на востоке всходило солнце. Оно крылось где-то за горами, но яркие лучи уже бились в небе, заливая облака.

«Ах, сейчас на селезня бы посидеть! Ведь уже начался перелет», — мелькнула мысль и, заметив командира корабля, виновато улыбаясь, сказал:

— Перепугался. Ничего не поделаешь!

— С непривычки, товарищ генерал. Я бы тоже перепугался, если бы меня в пехоту или артиллерию. А тут привык. Ну, мы теперь на Большой земле.

— Да ну-у! — Громадин всполошился и, обращаясь к Яне Резанову, показывая на отверстие в крыше самолета, прокричал: — Давай! Давай! — и пулеметчику: — Отодвинь свою штучку. Дай человеку подышать свежим воздухом, — затем опять к Яне: — Смотри, не зацепись за хвост.