В стране контрастов - [32]
— Успокойтесь сначала, — сказал доктор, посадив меня, — а затем говорите, что вам нужно. Если бы я вам не был нужен, вы не пришли бы ко мне.
Я начал рассказывать, что маленьким был взят врачом в Ургуте.
— Боже мой! Николаем Петровичем?
— Да, да, им.
— Слышал, слышал о вас. Я ведь и покойницу Марию Ивановну знал.
— Ну, теперь мне будет легче говорить с вами. Вот видите, с детства я был оторван от дому и, может быть, вследствие того, что меня воспитала женщина необыкновенной доброты, я сам сделался мягким и страшно привязчивым. К животным я могу тоже привязаться, как к человеку. У меня собака…
Дальше я говорить не мог, и больше ничего не помню…
Когда я очнулся, около меня стоял доктор, и рядом с ним я увидал милое, доброе лицо Кованько. Он пришел в город, чтобы проводить меня, и когда я очнулся, доктор уже знал всю мою историю.
— Ну, Николай Николаевич, как вам угодно, а я вас сегодня из Мерва не пущу. Я теперь понимаю, что, узнав, наконец, место своей родины, вы ослабели, у вас нервы упали.
— Собака, — повторил я.
— Что собака?
— У них в комнате больная собака, — прибавил фельдшер.
Выпив воды и отдохнув, мы втроем пошли ко мне в комнату. Доктор только посмеялся, что его пригласили к собаке, но нисколько не рассердился. Напротив того, в Кудлашке было принято большое участие.
— Еще бы не принять участия, — сказал доктор, — когда вы сами чуть не умираете.
— Я не могу оставить собаку. Нельзя ли мне как-нибудь взять ее?
— Вас я сегодня не пущу, а завтра мы посмотрим, — сказал доктор, садясь на диван. — Ну, а теперь рассказывайте мне, как вы путешествовали.
Доктор оказался милейшим человеком и дал мне рекомендательные письма в Ургут.
Глава XVI
УРГУТ
Туркмены. — Ущелье. — Город. — Текинцы.
Накануне отъезда, я долго разговаривал с доктором.
— Так вы получили фамилию Сартова? — сказал он.
— Да, Сартова, вероятно, потому, что я сарт, — отвечал я.
— Сарт! — проговорил доктор. — Кому же это известно сарт ли вы? Если вы из Зарявшанскаго округа, то вы всего скорее таджик.
— Не все ли это равно?
— Нет не все равно, потому что таджики считают слово «сарт» бранным словом. Ну, да вот приедете домой и узнаете, кто вы.
— Трудно будет узнать. Но все-таки попытаюсь.
В самом деле, тетя, кто же знает наверное, сарт ли я, киргиз ли, таджик ли, афганец ли, или что-нибудь другое? Каким я говорил языком, это тоже никому неизвестно, потому что прежде всего свой родной язык я забыл, и потом говорил по-сартски с своими уличными друзьями сартами, а затем учился у муллы.
Вот и опять я в пути, в дороге. Еду теперь только тихо, все больше по большой дороге, Через три часа останавливаюсь, снимаю Кудлашку, и держу ее в воде минуты по три, а потом опять в путь. Воздух тут так хорош, что, кажется, умереть нельзя.
Мне приходится ехать через степь, где живут кочующие туркмены. Говорят, что главное занятие туркменов состоит из скотоводства, грабежа и ловли невольников. Первое я видел. Я видел громадные стада овец, верблюдов и видел косяки лошадей. Насчет грабежа сказать ничего не могу, потому что меня никто не пытался грабить, а уводить или ловить невольников теперь не очень удобно, потому что русские за этим следят; надо думать, что скоро и от невольничества останутся только одни рассказы.
Опять перебрался я через Аму-Дарью на пароме, который на этот раз тянули всего две лошади. Бедные хвосты! Мне думается, не мудрено так и оборвать их. Кудлашка уже становится на ноги.
Добрался я, наконец, до города Карши, стоящего на речке Кашки, которая, по-видимому, желала добежать до Аму и вылиться в него, но песок выпил ее воду всю, до последней капельки. Карши милый, зеленый городок. По берегу реки устроен в нем бульвар, обсаженный тополями и испещренный цветниками. На этот бульвар собирается по вечерам, когда спадет жар, все местное общество. Туземные жители Карши пользуются репутацией живых и остроумных людей.
Через два дня я буду дома. Что такое за слово «дома»? Нет, тетя, дом мой в Верном под вашим крылышком, и никогда, никогда никого не буду я любить так, как люблю вас. Я хочу только увидать своих, увидать отца или, лучше сказать, узнать: жив ли у меня отец, есть ли у меня братья и сестры, и больше ничего.
Но никого не могу любить я так, как люблю вас, и люблю наш милый дом, наш сад.
Любовь та же привычка. Я это пишу, милая тетя, в ответ на вашу фразу, что, найдя родных, я могу забыть вас. Это меня даже обидело.
Вчера, когда солнце было уже довольно низко, я подъехал к ущелью. Что это за ущелье! Темное, глубокое, а за ним стоят сторожа в белых мундирах — это снеговые горы. При виде меня они обрадовались и стали краснеть, а, может быть, они стали краснеть потому, что солнышко, застыдившись, вздумало спрятаться. И в этом-то ущелье потонул городок, спрятанный в садах. Я долго любовался на горы. Да, именно эти горы я видел на ярком голубом небе, это сочетание цветов осталось у меня в памяти. Но затем, подумав, что приехать впотьмах в незнакомый город не годится, я погнал своего Ворона, и мы въехали в узенькую улицу. Родные сады приветствовали меня, слегка ударяя по шапке ветвями тополей и лип.
