В стране контрастов - [26]

— Мы вдвоем с товарищем, — рассказывал мне солдат, — охотились в камышах за фазанами, да как-то и разошлись. Товарищ мой пошел по тропочке, и вдруг на повороте наткнулся на лежащего тигра. Знаете, он испугался, а тигр-то тут перед его носом, он и всадил — ему весь заряд в башку, а сам в сторону, и стоит ни жив ни мертв. Тигр вскочил и прыгнул на то место, где стоял Черняк, когда выстрелил, — так звали товарища, — а потом и стал метаться, как будто разыскивая, куда спрятался человек. Черняк-то как глянул на тигра, да увидал, что из глаз-то у него что-то течет, и понял, что он ослепил его. Он крадучись подобрался к тигру сбоку и выпустил второй заряд в ухо. Тигр повалился, а Черняк, не помня себя, бросился бежать и неистово кричать. Я, конечно, бросился к нему.

— Что ты орешь? — крикнул я.

— Тигра убил, — задыхаясь, отвечал он.

— Ну, тигра мы нашли и пятнадцать рублей получили. А то раз у нас была с тигром целая комедия, — продолжал словоохотливый солдат. — Вот тут в деревню, неподалеку от нашего укрепления, ночью забрался страшный тигр. Как услыхал народ об этом, ну, конечно, и собрался с дубьем пугать зверя, чтобы прогнать его. Тигр бросился в саклю, там его и заперли. Из деревни прибежали к нам в укрепление; мы побежали туда с ружьями, с нами пошли и два офицера. Несколько человек солдат забрались на крышу сакли, разобрали потолок немного и стали стрелять в темную комнату наудачу. Кругом на заборе стояло видимо-невидимо народу. Ну, вот, наконец, какая-то шальная пуля и попала в тигра, а он озлился, шарахнулся в дверь, вышиб ее и выскочил. Прежде всего он кинулся к забору, да только не удалось ему перескочить его. Он кинулся в другую сторону, на солдат. Мы выстрелили да только не совсем ловко, зверь-то еще больше освирепел и кинулся на офицера. Известно, офицер понежнее нас; а тот как пырнет его ножом, так все брюхо и распорол, но только и тигр-то не промах, он, прежде чем издох, так отделал офицера, что его на носилках унесли. Так вот шутки-то с тигром плохи. Вон нашему поручику только руку попортил, а как он разболелся-то! Что твоя горячка.

Наумов встал, но только рука еще в гипсе. Шкуру тигровую принесли уже выделанную, и он подарил ее мне.

— Зачем же вы отдаете шкуру такого тигра, от которого два раза чуть не погибли? — сказал я.

— А оттого отдаю, что надеюсь положить их несколько штук. Знаете, теперь я каждого тигра считаю своим личным врагом. Я их ненавижу, а вместе с тем влюблен в них. Я желал бы воспитывать их, холить, для того, чтобы потом вступить в единоборство. Мне иногда кажется, что я начинаю с ума сходить на тиграх. Только бы выздороветь!..

— Ваше благородие, барин, — проговорил высунувшийся из двери денщик.

— Что?

— Пожалуйте, Дмитрич пришел.

— Какой там Дмитрич? — проговорил Наумов.

— Это ко мне, — сказал я, поспешно направляясь в сени.

Там стоял солдат, решительно ничем не отличавшийся от других солдат, но как забилось у меня сердце, когда я заговорил с ним.

— Расскажи мне, пожалуйста, что ты слышал об осаде, после которой солдаты сделали иллюминацию? — начал я.

— Это точно, что слышал, ваше благородие.

— От кого же слышал?

— А лежал это я раз в госпитале, и был там тоже болен фельдшер, так вот как мы стали выздоравливать и стали нас выпускать на двор, так вот этот самый фельдшер рассказывал что-то об осаде и как потом солдаты прихватили с собой много свечей и потом зажгли.

— А где же это было?

— А не могу знать, ваше благородие.

Опять неудача.

— А, может быть, знаешь, где этот фельдшер?

— Где теперь? Не знаю.

— А фамилию его знаешь.

— Как же не знать, знаю: Тарас Иваныч.

— Фамилия Иваныч значит?

— Нет-с фамилия ихняя не так.

— А как же? — с яростью спросил я у своего мучителя.

— Фамилия их Кованько, и служат они в восьмом батальоне.

— А где стоит этот восьмой батальон?

— Это стрелковый батальон…

— А стоит-то он где?

— Ныне он стоит в Мерве.

Ну, слава Богу, наконец-то, я добился толку! Я вынул кошелек и вручил Дмитричу рубль-целковый, за тот кончик ниточки, который он дал мне в руки. Я знал, что теперь по этой ниточке мне нетрудно будет добраться и до клубка.

И вот, милая тетя, опять я на своем коне и опять в дороге, но на этот раз я держусь за ниточку и прямо направляюсь в путь.

Здесь много говорят о проекте устроить железную дорогу от Самарканда до Мерва и от Мерва до Европы. Я так тороплюсь в Мерв, что даже готов бы был бросить своих коней и долететь до Мерва на ковре-самолете, но, к сожалению, это пустые мечты. Теперь я сижу в Катты-Кургане, а лошади мои отдыхают. Чтобы попасть в Катты-Курган, мне, пришлось перебраться через реку Зарявшан.

^{Долина р. Зарявшана.}

Слово Зарявшан означает раздаватель золота, но река так называется не потому, что в ее верховьи находятся золотоносные россыпи, а оттого, что воды ее имеют благотворное влияние на окружающие окрестности, замечательные по своему плодородию. Река Зарявшан не широка, и во многих местах чрез нее легко перебраться в брод, в чем я лично убедился. Мне не пришлось раздеваться, как, бывало, приходилось раздеваться на других реках. Мои переправы бывали со стороны очень курьезны. Прежде всего я раздевался совсем, затем садился верхом на Бегуна, брал с собой одежду и ружье и перевозил на другую сторону, потом, оставив все на берегу, перебирался обратно, пересаживался на Ворона, брал с собой еще вещи, оставлял их опять тут, ехал опять и затем садил на Ворона Кудлашку, а сам садился на Бегуна, и перебирался всей семьей. Посреди реки купался, держась за повод Бегуна, и с ним уже вместе выходил на берег. Если бы я мочил свой чемодан, в каком же виде была бы моя европейская одежда? Зарявшан же переехать было нетрудно, так как в ширину в нем не более 30 саженей. Зарявшан, орошая так богато свою долину, очень печально кончает свои дни, — он теряется в песках! Не обидно ли это? А ведь было время, когда он впадал в Аму-Дарью!..