В сторону южную - [29]

И я подумала, что на службе, где он был начальником отдела, он, наверное, вот так начинает неприятный разговор с подчиненными.

— Ты хочешь знать, когда мы сможем выехать? — спросила я. — Мне ведь придется еще в лечебницу поехать.

— Да нет, — торопливо перебил он, и я вдруг увидела, что он смущен. — Нет, — повторил он и, словно решившись, спросил скороговоркой: — Вот ты сегодня, вчера, — поправился он, со своей обычной точностью в деталях, — здесь, в кухне, вспомнила стихи Тютчева, ну… «Мысль изреченная есть ложь». Это ты — случайно? К слову пришлось?

— Нет, не случайно. — Я по отдельным стопкам начала раскладывать белье.

— Значит, ты все эти годы помнила. — Он помолчал и вдруг давно забытым, откуда-то из далекой нашей молодости, вернувшимся смешным жестом приподнял ладонью кончик носа и засопел, зажмурив глаза. — Жалко! — искренне огорчился он. — Я ведь тогда глупым был и хотел тебе свою, ну, что ли, взрослую суровость показать, а ты вон как серьезно отнеслась. Жалко! — повторил он и отнял ладонь от лица. — А мне много раз хотелось с тобой по душам поговорить.

— Так чего ж ты?! — Я все сортировала белье.

— А вот знаешь, — он оживился. — Да брось ты эти тряпки! — попросил он. — Я что хочу сказать. Нигде инерция так не сильна, как в семейной жизни, уж если что как пойдет, переиначить трудно, и умение женщины…

— Нет, ты, конечно, уникум, — я села за стол напротив него, — психологические исследования в четыре утра. Ты вот лучше скажи, как с псом этим бедным быть?

— А никак, — легко сказал муж, — если хозяева его ищут, то найдут в лечебнице.

— А если нет?

— Значит, ему не повезло.

— И все? Как просто!

— Ну, хочешь, возьмем его с собой. Они с Волчком всю дорогу драться будут. Представляешь, как весело будет ехать!

— Нет, серьезно. Я же не могу так. Я и сама не рада, что связалась с ним, а вот бросить не могу.

— Вот за это мы вас и любим, — сказал муж и протянул мне через стол руки. Последнее слово он выговорил с усилием смущения. — Поднимайся. Утро вечера мудренее. Иди спать, — он за руки поднял меня со стула. — Из-за чашки не огорчилась? — спросил он, став рядом и заглянув в лицо.

— Нет.

— Правильно. Ты же веришь в приметы, а это — хорошая.

Я позорно проспала. А они нарочно меня не будили.

Когда, открыв глаза, я увидела непривычно четкие желтые квадраты на клетчатых шторах, то поняла сразу, что солнце уже высоко, потому что никогда раньше эти квадраты не светились так ярко.

Может, все уже уладилось с Чучиком, мелькнула предательская мысль, и мы сейчас позавтракаем и поедем, сначала по знакомой дороге в Серпухов, неподалеку от которого, в новом городе, построенном на высоком берегу Оки для ученых, казалось, еще так недавно проходила я в одном из институтов преддипломную практику. А дальше, за Серпуховом, начиналась неизвестная земля и города, названия которых весь год звучали нам музыкой дальних странствий: Чернигов, Винница, Каменец-Подольский, Коломыя, и там, за ними, вставали темные, неведомые Карпаты.

Во дворе, на площадке для стоянки автомобилей, открылась мне знакомая картина. Из-под крошечного горбатенького жучка-«Запорожца» торчали длинные ноги мужа, рядом с ними, заглядывая в темноту под кузовом, присел Петька. В ответ на глухо звучащие, отрывистые приказы он протягивал гаечные ключи.

Заметив меня, Петька выпрямился.

— Мамочка, — сказал он ласково, — здесь ведь близко, пешком минут пятнадцать, может, ты…

— Нет, — громко сказал из своего убежища муж и выполз из-под машины, — нет! Поедете вдвоем. — Он начал опускать домкрат.

— Но мы ведь еще хотели колеса переставить, ты же сам сказал, надо по схеме…

— Обойдется. — Муж вынул из-под рамы домкрат, распрямился, и я вдруг увидела, какое усталое у него лицо, как от долгого привычного сидения за столом поднялось правое плечо.

«Наверное, нелегко ему приходится в своем почтовом ящике».

— Ты чего? — вдруг спросил муж.

— Так. Подумала, что лучше тебе было бы в хороший санаторий поехать, а не сидеть весь месяц за баранкой.

— Так мы ж в смену, или ты уже отказываешься?

— Нет, не отказываюсь, если не будешь командовать, когда переключать скорости и как тормозить.

— Должен же я тебя по-настоящему ездить научить.

— У тебя свой стиль, у меня — свой. Ну, я быстренько смотаюсь. Мне Петька ни к чему.

— Пускай едет, — твердо сказал муж, и я поняла, что на этот счет у него есть какие-то свои важные соображения.

В знак протеста Петька, усевшись рядом со мной, раскрыл Моммзена и, когда подъехали мы к лечебнице, выходить из машины не стал, не отрываясь от книги, буркнул: «Ты поскорее!»

В Лешиных владениях была тишина, только сухое щелканье счетных костяшек доносилось из-за высокой, окрашенной в скучный коричневый цвет двери. Из угла вестибюля на меня безучастно смотрели сквозь мелкую решетку маленьких, поставленных друг на друга железных ящиков больные кошки.

Леши нигде не было. Все двери в кафельном коридоре оказались накрепко запертыми, и странная, неожиданная тишина погнала меня назад.

В комнате, такой же скучной, как цвет двери, ведущей в нее, за канцелярским столом сидел человек. Свет, проникавший сквозь пыльные, у самого потолка окна, делал его и без того несвежее лицо похожим на ком измятой оберточной бумаги.