В сторону Слуцкого. Восемь подаренных книг - [8]
Я перечитал это насквозь аллюзийное стихотворение, тоже о беглеце, которое Лазарев не включил даже в составленный им для «Времени» однотомник 2006 года. И понятно почему: в своем предисловии Лазарь Ильич настойчиво выискивает мотивы сходства Слуцкого с Твардовским, пишет о близости их военных стихов и прозы, хотя совершенно очевидно обратное, и польский сюжет здесь — бегство из своей страны поэта Арнольда Слуцкого и месса по нему ксендза Яна Твардовского, тоже поэта, — только повод для прикровенной полемики именно с ним, Александром Трифоновичем, а не с Яном. Как и неизбежный отъезд Коржавина — напоминание о мучительном, если не глухом, диалоге отъезжающих и остающихся. Когда, наслышанный о гордыне Слуцкого, я однажды спросил его, не делал ли он попыток напечататься в «Новом мире», Б.А. только замотал головой, и тема была закрыта. Как и то, что внутри.
А стихи замечательные. Вот набросок портрета однофамильца: «Бывший польский подпольщик, / бывший / польской армии офицер, / удостоенный премии высшей, / образец, эталон, пример — // двум богам он долго молился, / двум заветам внимал равно. / Но не выдержал Слуцкий. Смылся…». А вот образ другого: «Говорят, хорошие вирши / пан Твардовский слагал в тиши. / Польской славе, беглой и бывшей, / мессу он сложил от души». Воображаемый диалог-дуэль и воображаемая развязка. И хотя в конце странный сюрреалистический образ Всевышнего примиряет обоих, осадок, как говорится в анекдоте, остается: «Бог — большой, как медвежья полость / Прикрывает размахом крыл / все, что надо, — доблесть и подлость, / а сейчас — Арнольда прикрыл».
Не знаю, какой поэт Арнольд Слуцкий, не читал, но то, что Ян Твардовский — поэт превосходный, скажет любой образованный поляк, его стихи и в переводе впечатляют своей францисканской простотой и изяществом. Дело, значит, не в самих стихах, а в именах.
Досадно, что Слуцкий Борис не ставил дат под своими произведениями (непроходящая головная боль текстологов и публикаторов), настаивал на неважности времени и места написания (специально написал стихи — «Помета под стихотворением»), но в этом тексте очень важна дата. Разговор наш происходил осенью 73-го, в конце октября Эмма улетит из «Шереметьево» в Вену (я приеду попрощаться 29-го, вечером, прямо с поминок моей тети в Павловом Посаде, потому и запомнил день), Александр Трифонович ушел в конце 71-го, стало быть, если стихи написаны в 73-м, то счеты все еще были непогашены, и спор двух поэтов продолжался и заочно. Если же стихи написаны раньше, это тем более подтверждает сказанное.
Вспоминаю и другой наш разговор — о Заболоцком, о том глумливом спектакле, который устроили ему в «Новом мире» в 54-м, еще в первое редакторство Твардовского, по поводу «Лебеди в зоопарке», где были строки «Красавица, дева, дикарка… / животное полное грез» и реакции на них Твардовского: «Не молоденький, а все шутите» (эта история широко известна хотя бы со слов Липкина). Б.А. рассказал и о последующей итальянской пикировке в 57-м, когда на пути домой в безобидном общем разговоре в купе о том, что наших поэтов в Европе не знают (тогда советскую делегацию впервые выпустили за рубеж), на реплику Твардовского, что лучше быть первым на деревне, чем последним в городе, Николай Алексеевич меланхолически заметил: «Вам это и не грозит». Видели бы вы, какой взгляд метнул на него Твардовский. Да, такие слова не прощают*. Поэты часто не любят друг друга, бывают пристрастны (и это нормально), а свои взаимные обиды уносят с собой. Через год Заболоцкого не станет, а Твардовский вернется в «Новый мир». Впрочем, это тема отдельная, и здесь мы ее трогать не будем. Что касается Слуцкого, он, хорошо зная редакционную кухню и диетические вкусы главного, в чужую контору со своим уставом не совался. Ценя Твардовского-поэта (очень выборочно, правда), не хотел искушать судьбу. А на мое недоумение заметил как само собой разумеющееся, что не доставит им подобного удовольствия. Объективно говоря, потеряли все: большинство лучших поэтов не печатали(сь) в лучшем журнале. И среди них — Слуцкий.
Что еще поражало меня в нем — это многолюдство окружения (при том что держался подчеркнуто отдельно) и совмещение несовместимого (носившее уже суетно-маниакальный характер). Казалось, он был знаком со всеми сколько-нибудь интересными людьми своего времени всех возрастов и состояний, от патриархов поэтического цеха и коллег по ремеслу до начинающих столичных и провинциальных поэтов, ученых и людей редких профессий, работяг (это он подчеркивал особо) и мелких архивных крыс, незаменимых архивариусов, и с каждым ему было о чем поговорить, он, что называется, был в теме. Как заядлый филателист, постоянно пополнял и классифицировал коллекции своих знакомств.
«Что эффективней на войне: убивать противника или ранить?» — спросил он меня однажды на прогулке, рассказывая о дискуссии среди инженеров-оружейников в Туле, где работал его брат. «Убивать, наверно», — ответил я неуверенно. «Неверно. Калечить гораздо выгодней. Надо потом выхаживать, и в большинстве случаев материал все равно негодный». — «И это тема научных докладов?» — «И докладов, и диссертаций. Разумеется, закрытых». — «Выходит, разрывные пули экономически эффективней?» — Б.А. разводит руками: есть многое на свете, друг Горацио…
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Юродивая Ксения. Ее стихи мудры и прекрасны, а судьба — тяжелейшая, как и у большинства поэтов. Ксения НЕКРАСОВА — одно из самых тихих имен в поэзии ХХ века. Уникальное явление в русской лирике — диковинное, одинокое, не вмещающееся ни в какие рамки и не укладывающееся в литературные термины. Ее верлибры близки наивной живописи.
То, что теперь называется офисом, раньше именовалось конторой. Но нравы бюрократического организма те же: интриги, борьба за место под солнцем и т. д. Но поскольку современный офис имеет еще в своем генезисе банду, борьба эта острее и жесттче. В рассказе Александра Кабакова “Мне отмщение” некий N замышляет и до мелочей разрабатывает убийство бывшего друга и шефа, чье расположение потерял, некого Х и в последний момент передает свое намерение Всевышнему.“Рассказы из цикла “Семья Баяндур”” Розы Хуснутдиновой посвящены памяти известной переводчицы и правозащитницы Анаит Баяндур и повествуют о жизни армянской интеллигенции в постсоветские годы.Рассказ живущей в Америке Сандры Ливайн “Эплвуд, Нью-Джерси.
Федор Федорович Буленбейцер, герой романа Георгия Давыдова «Крысолов», посвятил жизнь истреблению этих мерзких грызунов, воплощенных, в его глазах, в облике большевиков: «Особенно он ценил „Крысиный альбом“. … На каждой странице альбома — фотография большевистского вождя и рядом же — как отражение — фотография крысы. Все они тут — пойманы и распределены по подвидам. Ленин в гробу средь венков — и издохшая крыса со сплющенной головой». Его друг и антипод Илья Полежаев, напротив, работает над идеей человеческого долгожития, а в идеале — бессмертия.