В степях Зауралья - [46]

Лошадь Григория Ивановича была убита. Выпустив из револьвера заряды в наседавших на него каппелевцев, Русаков схватился за шашку. Началась отчаянная рубка. Увлеченные командиром, красноармейцы от защиты перешли к нападению. Но численный перевес был на стороне врагов. Шаг за шагом отряд Батурина отходил от площади. Казалось, еще несколько минут — и красноармейцы дрогнут.

Русаков упал. К нему подбежал Батурин. Поднимая раненого командира, крикнул:

— За родную землю! Ни шагу назад!

Бойцы, сомкнув ряды, остановились, продолжая отбивать атаки противника. Со стороны Горянской слободки, зататакали пулеметы Осокина. Показался и сам матрос. Его лицо дышало яростью, тельняшка была порвана, со лба струилась кровь. Втащив пулемет на крыльцо фирсовского дома, Осокин направил огонь по группе сербов. Заработали и соседние пулеметы красноармейцев. Огненный круг загнал каппелевцев в переулки, за ними стали отходить и сербы. Схватка подходила к концу.

Белоказачья сотня откатывалась под ударами Шемета к Тургайской дороге. Исход боя за Марамыш был решен.

* * *

…Устинья приехала незадолго до прихода в Марамыш отряда Русакова. В Зверинской ей оставаться было нельзя: озлобленные неудачами на фронте богатые казаки стали притеснять бедноту. А тут еще повадился Поликарп Ведерников, воинская часть которого в то лето находилась недалеко от станицы. День ото дня он становился все нахальнее, добиваясь расположения Устиньи. В середине августа в домике Истоминых поселился дутовский офицер Маслов, грузный мужчина, лет сорока, с багровым лицом и бараньими глазами навыкат.

Однажды Устинья мыла пол. Лежавший на кровати Маслов вскочил, попытался обнять ее. Женщина выпрямилась, поспешно одернула юбку и сказала твердо:

— Не лапайся, а то дерну мокрой тряпкой по харе, узнаешь, как приставать!

Угроза не подействовала. Маслов вновь обхватил Устинью. Та вывернулась и, ударив его тряпкой по лицу, выскочила на улицу. В тот вечер она ночевала у Черноскутовых. Утром старый Лупан, узнав обо всем, нахмурился:

— Лучше пока уехать к отцу. Житья от этого кобеля не будет. Оборони бог, еще и Поликарп явится.

Устинья уехала в Марамыш. Елизара в то время дома не было. Мобилизованный колчаковцами, как подводчик, он вторую неделю кружил где-то в Глядянской волости.

Как-то Устинья услышала выстрелы, припала к окну, отдельные группы вооруженных колчаковцев спешили к центру. Выстрелы участились. Раздались взрывы гранат. Проскакал отряд конников.

«Наши вошли в город!» — радостно подумала она и повернулась к матери.

— Наши пришли! — крикнула она и вновь припала к окну. Бой разгорался.

В тот день кривой Ераско ночевал у знакомого горшечника. Услыхав выстрелы, выскочил из избы и, прячась за высокую картофельную ботву, пополз вдоль огородного плетня. Мимо Ераска по переулку прошел расстрига, приблизился к бывшей мастерской Русакова, воровато оглянувшись, пригнул голову и влез в маленькую дверь.

«Прячется, контра, от красных, — подумал Ераско и, перевалившись через плетень, подобрал лежавший на дороге кол. — Припереть дверь, и пускай там сидит!». Бобыль смело зашагал к мастерской, приставил к дверям кол, уселся на жернов и закурил.

Расстрига попытался открыть дверь, но кол сидел крепко. В узком окошечке мастерской показалась кудлатая голова Никодима.

— Выпусти, человече, бегущего из града Гоморры!

Ераско молчал. Расстрига промолвил со вздохом:

— У Сократа сказано: истина добывается путем размышления.

— Ну, сиди и размышляй, кто тебе мешает? — сердито отозвался бобыль и отвернулся от узника. Из окошечка вновь послышался глубокий вздох.

— Имеющие уши слышать да слышат, — Никодим уставил плутоватые глаза на Ераска. — Познавай, чадо, что корень зла таится не в злой воле человека, а в его неведении. Выпусти, милок!

Ераска поднялся с жернова и заявил решительно:

— Я тебе поагитирую, чертова перечница. Попался — значит сиди!

— Сказано одним древним философом, — продолжал Никодим, — что добродетель человека заключается в его мудрости. Есть у меня маленькая толика золотишка, может быть, поделим, а?

Ераско подошел вплотную к окошечку и замахнулся кулаком:

— Замолчи, гидра!

Голова Никодима быстро исчезла в мастерской. Бобыль сплюнул, разыскав второй кол, припер дверь покрепче и довольный быстро зашагал к домику Истоминых. Устинью он застал в тревоге: женщина видела, как по Тургайской дороге под командой Маслова промчался большой отряд белоказаков. Затем шум боя стал приближаться к окраинам города.

— Герасим, наши в городе, слышь, стреляют!

Ераско подошел к окну.

— Я, Устинья Елизаровна, пойду на подмогу, — окинув взглядом улицу, заторопился Ераско. — Самая пора.

— Постой, — женщина схватила бобыля за рукав. — Я достану тебе винтовку и патроны, тятенька спрятал. — Открыла западню и через несколько минут показалась с оружием.

— Пойдем вместе, — подавая винтовку, заявила она и, затянув покрепче на голове платок, вышла на улицу.

Закинув винтовку на плечо, Ераско последовал за ней. На улице показалась толпа бегущих каппелевцев и сербов. Их преследовал отряд красноармейцев.

— Смотри, брательник! — Устинья с силой сжала руку Ераско. Во главе отряда, который шел рассыпным строем, на улице показался Епифан. На перекрестке сербы остановились. Один из них, прикрепив к штыку белый платок, поднял винтовку. Стрельба прекратилась. Красноармейцы стали окружать сдавшегося противника.