В старой Африке - [2]

Внезапная мысль осенила директора. Он поднял брови и наклонился через стол:

— Вы социалист или коммунист?

Ван Эгмонд усмехнулся.

— У меня просто не было случая проявлять доброту и сердечность. Вначале для проверки вы отправили меня в раскалённую пустыню, затем — в Гренландию, а теперь посылаете к зверям и дикарям Африки. Я полагаю, что в пустынях и джунглях социализм и коммунизм не понадобятся. Я — невключенец.

Ла Гардиа уперся в говорившего круглыми глазами.

— Что это такое?

— Я хочу прожить жизнь с чистыми руками и поэтому сознательно сторонюсь всякой борьбы, которая может их замарать. Мои руки чисты, а до чужих мне нет дела. Пусть каждый заботится сам о себе.

Несколько минут оба молчали. Ла Гардиа то разглядывал ванЭгмонда, то тер себе лоб и передвигал бумаги на столе. Наконец облегченно вздохнул.

— Да, да… Понимаю… Вот и прекрасно! Политические убеждения никому и нигде не нужны, а вам в Африке — меньше всего. Давайте договариваться. Вы едете в экваториальную Африку и забираетесь в самые недоступные и дикие уголки Сахары и Бельгийского Конго. Я отметил районы. С группой носильщиков пройдете пешком по указанной прямой линии: пересечете якобы совершенно непроходимые дебри Итурийских лесов. Будете делать снимки и зарисовки, имея в виду несколько авантюрных серий в стиле комиксов — развлекательные рассказы в рисунках и короткие объяснения к ним. Все должно быть сжато, динамично, увлекательно. Читатель, прочитав один номер газеты, должен ждать следующий. Поняли? Нет: Я объясню еще раз!

Ла Гардиа неторопливо докурил сигару.

— Наш мсье Рубинстейн владеет словом лучше вас, а наш мсье Даррье — выдающийся фотокорреспондент Франции. Но едва Робинсон заикнулся об Африке, как мсье Рубинстейн застонал, что у него хронический колит, а мсье Даррье — кривобок и ростом чуть выше моего стола. Их послать нельзя. Нам нужен белый господин, великолепный образчик нашей расы и культуры — среди черномазых он должен возвышаться, как белый утес, а толпы этих выродков должны безропотно повиноваться слабому движению его белой руки. На снимках вы должны проявлять чудеса храбрости в леденящих душу приключениях, самые красивые дикарки пусть всегда лежат у ваших ног. Это — законное положение белого в Африке, это — его сила и слава! Теперь схватили мысль? А?!

Мы намерены выбросить кучу денег не только за работу и риск, но и за вашу наружность. Это Робинсон посоветовал мне взять именно вас, ванЭгмонд! Одобряю его выбор! Ну, теперь все понятно? Нас не интересует, будет ли все это правдой — кому она нужна? Нам требуются только потрясающие фотографии в подтверждение невероятного текста. Не щадя затрат, агентство облегчает вам выполнение этого задания: в Сахару вы попадете летом, в жару, в джунгли вы попадете зимой, в период дождей! Пусть на ваших снимках будут ужасы! Худейте, истощайтесь, страдайте, обрастайте щетиной, ходите в лохмотьях — это ударит зрителя по нервам! Идите не все! Мы спускаем вас в серый ад Сахары и зеленый ад Конго, так покажите же себя достойным доверия и денег, которые мы на вас тратим! Читатели должны сгорать от зависти и от восторга. Вот и все! В этом смысл командировки. Но для удачи и полного успеха вам следует прежде всего поработать над собой и перестроиться. Вы меня поняли? К черту всякую доброту и прочее! Для успеха вам требуется больше огонька, задора, дерзости, жестокости белого человека, черт побери… Перчика, мистер ванЭгмонд, побольше перчика! Ну, ясно, наконец? А?

Большой и спокойный ванЭгмонд уже направлялся к двери, а маленький Ла Гардиа все еще возбужденно кричал ему вслед:

— Перчика! Черт побери, не жалейте перчика!

Жаркий и пыльный вечер. Сад Тюильри. Сквозь дым и чад над Сеной устало повисла никому здесь не нужная рябая луна, закрылись киоски с мороженым, уехал на тележке балаганчик с кукольной сценой, и разбрелись по домам мамы и дети, влюблённые в темных уголках сада прильнули друг к другу и уплыли в сладкое небытие под трели шалопая-соловья, залетевшего в центр города явно по ошибке, а высокий человек сидел на дальней скамейке и думал о жизни. В душном автомобильном чаду парижской ночи он творил над собою пристрастный суд, точно руками ощупывал все пережитое. И вдруг ему вспомнилось море…

Если наклониться к пароходным перилам, положить голову на руки и глядеть через борт на воду, то откроется полная внутреннего значения картина рождения и гибели волн.

Вот впереди из-под острого корабельного носа поднимается юная волна. В избытке сил она встает на дыбы и яростно бьет в спину другую, стараясь подмять ее под себя, спеша занять чужое место. Смотрите, она уже проплывает мимо, гордая и могучая, самая высокая и самая сильная! Но следите дальше, понаблюдайте до конца: сзади ее догоняет новая волна, более свежая, молодая и пробойная… Они сшибаются в остервенелом борении… Яростно летят вверх сверкающие на солнце брызги. Какое великолепие! Какой порыв! Но в этом взлете растрачены силы, бурного движения уже нет. Позади вьется только хвост пены, сначала игривой и белоснежной, потом вялой и серой. Наконец ничего не остается, кроме пузырей, лениво покачивающихся на мелкой ряби.