В споре со временем - [50]

Тем летом Саня побывал в Ростове. Оттуда он ездил потом в Георгиевск, Пятигорск, Кисловодск повидаться с родными. А перед Ростовом он побывал на Урале, где жила сестра Е. А. Зубовой со своей дочерью Наташей. Вместе с Зубовыми было решено, что она для него подходящая невеста. Друг друга они до того никогда не видели, лишь перебросились несколькими письмами. Он пробыл там две недели; девушка ему понравилась и он предложил ей считаться его невестой. Но та была напугана его стремительностью. Уезжая, он не знал, как будет дальше — ничего решено не было…

Начался учебный год. В свободное от института время я садилась к роялю — только ему могла я поведать обо всём, что происходило в моей душе… Пришли на память слова человека, который гадал мне по руке и по фотографиям в остротяжёлое для меня время, когда муж мой пропал без вести, прекратились письма от него с фронта. О прошлом он сказал мне правду, о настоящем туманно. Но на вопрос, соединимся ли мы с мужем, ответил: «Это будет зависеть от вас». Тогда такое мне показалось диким, а вот ведь стало походить на правду…

В очередном письме Саня писал, что сам удивляется, какой большой сдвиг в мою сторону произошёл за эти два месяца… И всё чаще он начинал думать, что, может быть, и правда возможно новое счастье? Он предлагал встретиться, чтобы разобраться в своих чувствах, но, поскольку не он, а я была виновна в нашем с ним разъединении, ехать должна была к нему я… Он предлагал — на три дня.

В. С. приглашен на юбилей знакомого профессора в Одессу. Я говорю маме, что меня вызывают в Москву в связи с Саниной реабилитацией. Мама видит моё возбуждение, но не понимает его причины. 19-го октября еду на вокзал и беру билет до… Торфопродукта.

Вечером в поезде в окно мне светила луна, и на сердце, несмотря на то, что сознавала греховность свою, было предчувствие счастья.

Саня, в коричневом плаще и серой шляпе, встретил меня.

Со станции мы пошли безлюдной дорогой через степь по направлению к деревне Мильцево, где в хате Матрёны Васильевны Захаровой жил «Исаич», как она его называла («Игнатич» в рассказе «Матрёнин двор»). Светила луна. В тени скрывшего нас от неё аккуратно сложенного стожка мы остановились. Крепко обняв друг друга, горячо поцеловались и, как бывало в юности, моя хорошенькая коричневая шляпка с пёрышками упала на землю с моей запрокинутой головы. Всё, всё сразу вернулось… Не надо было слов, чтобы это почувствовать, понять, чтобы в это поверить…

«Как это ты сумела за эти месяцы так похудеть, помолодеть, похорошеть?» — спрашивал меня Саня.

А я и в самом деле ещё летом рассталась с пучком на голове, укоротила и завила волосы — сейчас они были мне до плеч. Похудела, потому что давно лишилась аппетита из-за переживаний. Приехала в абрикосовой крепдешиновой блузке, сшитой по типу той, которая ему когда-то так нравилась. Но главное было не в этом. Если я действительно похорошела, то это от горевшего во мне внутреннего огня.

Дом, комната с фикусами, сама хозяйка его описаны подробно в рассказе «Матрёнин двор». Добавлю только, что Матрёна Васильевна поразила меня своей деликатностью. Она ни о чём ни меня, ни «Исаича» не расспрашивала, пока я сама не поведала ей своей истории. В ответ она рассказала мне свою, описанную в том же рассказе. Она больше оставляла нас вдвоём.

21 октября было воскресенье. К тому же это и именины покойной Саниной мамы. В этот день, который мы назвали днём нашего воссоединения и несколько лет ощущали, как большой наш общий праздник, мы с Саней не разлучались. Говорили без умолку, понимая друг друга с полуслова. Много фотографировались.

Саня считал своим долгом ещё и ещё предостеречь меня, на что я иду. Ведь он серьёзно и безнадежно болен, обречён на недолгую жизнь. Ну год, ну два… Но я была непоколебима: «Ты мне нужен всякий — и живой, и умирающий…» Значит, и я нужна ему сейчас, особенно нужна, чтобы как-то скрасить последние годы его жизни, облегчить возможные страдания, а быть может, помочь побороть смерть?..

Когда Саня уходил в школу, я немножко хозяйничала, а больше читала кое-что из им написанного, написанного очень сжато, мелким почерком, на небольших листах (14×20 или 13×18 см). Узкие поля часто тоже были исписаны вставками. Но прочесть в первый свой приезд я успела мало, потому что, когда были вместе, мы или разговаривали или занимались каким-нибудь общим делом.

Говорили мы о наших теперь уже общих планах… Я готова была на всё. Я и тогда сознавала, что причиняю большое горе хорошим людям. Но лишь теперь, оглядываясь назад, понимаю, как оно было велико!

Существовало ли тогда что-нибудь, что бы могло меня остановить?.. Вероятно, нет.

Даже если бы донёсся голос из будущего: «Ну так как мы будем разводиться: мирно или через суд?..»

Могла ли бы я поверить, что когда-нибудь это может случиться?.. А если бы и поверила — нет, не остановилась бы!

«Я умоляю тебя, девочка моя, будь тверда до конца и без единого компромисса! Заставь меня тем самым поверить в твой новый характер!» Саня уже дорожил тем, что приобрел, уже боялся потерять меня.

Я старалась успокоить свою совесть тем, что я нужнее там, перед кем я виновней. Кого я люблю больше всех и всего на свете. Дать ему счастье, возродить в нём сильное желание жить — было тогда целью моей, моим единственным стремлением! То и это — несравнимо!..